В семь часов вечера наступало время ужина. Последние два часа перед сном мальчик посвящал чтению медицинских книг.
— Ты не боишься, Глебушка, что у тебя воспалится мозг от этакого усердия? — выговаривала внуку Евлампия. — Я знаю подобные примеры. Неужели так необходимо в тринадцать лет поступить в университет? Отчего не подождать еще годика два-три?..
— Я бы поступил еще раньше, если бы не угробил четыре года на твой цирк! — резко отвечал тот. — А ждать мне нечего. Не думаешь ли ты, что милости графа бесконечны и не иссякнут никогда? Необходимо торопиться.
Вскоре Глеб убедился, что щедрость графа Обольянинова не склонна иссякать, поскольку преследует вполне определенную цель. Примерно через полгода после начала занятий Семен Андреевич раскрыл перед мальчиком карты. Он явился в лабораторию в неурочное время, и Глеб уже по таинственному выражение его лица понял, что граф хочет сообщить ему нечто важное.
Сначала тот молча расхаживал по лаборатории, разглядывая склянки с химикатами и книги в шкафах, потом, кивнув каким-то своим мыслям, остановился и отечески ласково улыбнулся Глебу:
— Всем ли ты доволен, мальчик мой?
— Всем, — коротко ответил Глеб, с нарастающей тревогой всматриваясь в рябое лицо Обольянинова, на котором нельзя было прочесть ничего, кроме самого искреннего расположения.
— Новые учителя тебя устраивают? Никого не нужно переменить?
— Они все вполне меня удовлетворяют.
— Хорошо. — Семен Андреевич со вздохом присел на один из жестких стульев. Ни кресел, ни кушеток в скудно обставленной лаборатории не было. — А я пришел поставить тебя в известность, мальчик мой, что на днях из Парижа приедет моя дочь Каталина. Она там живет и учится в одном весьма аристократическом закрытом пансионе.
— А сколько ей лет? — поинтересовался Глеб. От неожиданности он не успел справиться с собой, и в его голосе невольно прозвучала ревнивая нота. Граф ни разу не упоминал о дочери, мальчик считал его бездетным.
— Она почти твоя ровесница. Ей недавно исполнилось одиннадцать. Постарайся подружиться с моей дочкой и не ссориться с ней часто.
— Почему вы думаете, что мы будем ссориться?
— Ну-у… — Граф замялся, возведя глаза к потолку, словно рассчитывая прочесть там уместный ответ: — Мне так кажется. Каталина — избалованная особа с непростым характером. Ты, мой друг, при всех своих несравненных достоинствах и талантах, тоже имеешь довольно колючий нрав… Однако думаю, вы поладите!
Он грузно поднялся со стула и направился к двери. Глеб смотрел ему вслед с недоумением. Граф прервал его занятия, чтобы сообщить о грядущем приезде из Парижа дочери?! Граф, свято охранявший его покой в часы опытов и требовавший того же от всей домашней челяди?! Мальчик ждал продолжения, полагая, что сказано еще не все, и не ошибся в своих ожиданиях. Едва коснувшись дверной ручки, Обольянинов вдруг резко обернулся и цепко взглянул прямо в глаза Глебу.
— Припомни-ка, дружок, как назывался тот яд, которым твой отец угощал меня? — спросил он вкрадчиво и негромко.
— Не знаю, — пожал плечами мальчик. — Я распознавал его только по запаху.
— По запаху аниса? — уточнил граф.
— Да, именно так. — Глеб отвечал все осторожнее, пытаясь догадаться, куда клонит собеседник.
— Но ведь для того, чтобы сделать противоядие, мало понимать, что в состав яда входит анис! Нужно знать весь состав! — сощурился Обольянинов.
— Зная этот характерный запах, я узнал и состав подходящего яда из одной книги, хранящейся в библиотеке отца. Там же я нашел и противоядие.
— Мы можем выписать эту книгу? — Глаза графа, расширившись, засверкали так, что Глебу стало не по себе.
— Нет, — с затаенным злорадством ответил он. — Ее нет ни в одном каталоге, даже среди самых редких книг.
— Проклятье! — только и проронил Семен Андреевич.
— Наверное, я держал в руках единственный экземпляр, — подлил масла в огонь мальчик. — А для чего вам эта книга?
— Видишь ли, драгоценный мой, я давно мечтал о коллекции ядов, — помолчав минуту, медленно заговорил граф. — Такой уж я чудак… Впрочем, коллекционеры все страшные оригиналы и чудаки! Кто-то собирает бабочек, кто-то курительные трубки, а я вот хочу собирать яды. — Он подошел к Глебу вплотную и, положа ему руку на плечо, внушительно добавил: — И ты мне поможешь.
— Я?! — изумился Глеб.
— Милый мой, кому же и заняться этим делом, как не тебе? — усмехнулся граф. — Если у тебя чуть не в младенчестве хватило ума и таланта изготовить противоядие, значит, теперь, повзрослев и поучившись, ты способен составлять любые яды. Ты должен понимать, сколько денег я уже истратил на твое обучение и на эту лабораторию, и сколько — будь уверен! — не задумавшись, истрачу еще для твоего блага. Ведь ты, кажется, собираешься в Сорбонну? Жизнь в Париже очень дорога, а я ведь не допущу, чтобы мой юный друг бедствовал!
— Вы хотите сказать, что я должен буду расплатиться с вами за все благодеяния коллекцией ядов? — напрямик спросил Глеб.
— Умница! — поаплодировал ему Обольянинов. — Какой цепкий ум, совсем не по возрасту! А какие выдающиеся способности, какой целеустремленный характер!
Если бы Семен Андреевич ведал, что книга францисканского монаха Иеронима под названием «Яды и противоядия», послужившая некогда Глебу своеобразным учебником по латинскому языку, была заучена им наизусть, то он еще выше оценил бы способности, ум и характер мальчика. Но скрытный Глеб не подарил ему такой возможности, по опыту зная, что не все козырные карты стоит разыгрывать сразу.
После ухода Обольянинова он долго размышлял о том, как теперь держаться с покровителем, обнаружившим свои корыстные цели. «Что ж, коль ему необходимы яды, он их получит, — решил наконец Глеб. — Но не все сразу, а капля за каплей, постепенно… Пока я не закончу своего образования и не сделаюсь независимым от него и от всех людей на свете!»
Через два дня приехала Каталина. Она вихрем ворвалась в дом с пронзительным криком «Папá!», тотчас зацепила подолом и опрокинула дорогую вазу, стоящую в гостиной, и едва не сбила с ног графа, бросившись к нему в объятья. Когда девочка оторвалась в конце концов от отца, Глеб, присутствовавший при этой трогательной сцене, смог рассмотреть парижскую гостью. Каталина казалась слишком рослой и высокой для своих одиннадцати лет. Это была уже маленькая женщина, и женщина красивая. Горячая кровь матери-итальянки заставила рано расцвести эту южную розу, взращенную за высокими стенами парижского пансиона. Ее правильные точеные черты лица, матово-смуглая кожа, огромные миндалевидные черные глаза, роскошные завитые кудри, волной бегущие по плечам, — все, как нарочно, в романтическом, модном вкусе. Каталина была вылитая героиня Байрона. Сознавая свою красоту, девочка держалась несколько театрально, кривлялась и жеманилась, посылала томные взгляды и улыбки, но если ей случалось смеяться — а смеялась она часто, — смех звучал по-детски искренне, звонко. У ее веселого, оживленного личика была одна особенность — тонкая, очень высокая переносица, составляющая прямую линию со лбом. Эта черта готических мадонн придавала лицу девочки печальное, порой даже скорбное выражение, хотя ни печали, ни скорби Каталина не испытывала. Евлампия, впервые увидев ее, всплеснула руками и восхищенно произнесла: «Прямо как с картины! Помнишь, Глебушка, мы церковь в Венеции осматривали?» Но Глеб угрюмо мотнул головой и ушел к себе в лабораторию.