— Хоть мне исполнилось тогда всего двадцать лет, но я уже побывал на войне, получил контузию, — сдержав улыбку, мягко напомнил Евгений. — И облаков в моей жизни уже в ту пору оставалось до обидного немного… Что уж говорить о нынешнем дне! Ты надеялся во мне обрести достойного жениха для министерской племянницы… Полагаю, дорогой Поль, ты теперь и сам видишь, до чего я незавидная партия.
— Напротив, Эжен, — опомнившись, подала голос княгиня, — вы стали куда интересней.
Узнав княгиню Ольгу, Евгений страшно смутился. Едва войдя в гостиную, он краем глаза заметил грузную и, как ему показалось, пожилую женщину в старомодном чепце, сидевшую в кресле за вышиванием. Он принял ее за приживалку, оттого и не счел нужным приветствовать.
— Сестрица! — воскликнул Евгений, целуя руку хозяйки дома. — Какой же я медведь! Как мог я вас не заметить!
— «Никто не взглянет на увядшие цветы!» — процитировала княгиня модный романс. Она улыбалась, искусно скрывая горечь. — Замечать вам следует не меня, а молодых барышень. Самое время жениться, и жениться на красавице, знатной и богатой!
Головин разочарованно пожевал губами. Князь не думал скрывать, как обманул его ожидания Евгений, в котором не осталось и тени бывшего холеного красавца.
— Нет, вы не уедете из Петербурга холостяком. — Ольга все более оживлялась. — Мы вас отличным образом женим! Чего же еще выжидать?
— Дорогая, мы мистифицируем нашего гостя какой-то мифической женитьбой, а ведь он устал с дороги, — не выдержал князь Павел. — Кроме того, мне не терпится показать ему нашу Татьяну. Он ведь видел ее только в колыбели!
— Ах, в самом деле! — воскликнул Шувалов. — А я и не спросил о ней! Дважды медведь… Нет мне прощения!
— Сейчас, сейчас увидишь эту юную леди во всей красе, — горделиво пообещал князь., — Она готовится к балу и разучивает с учителем танцев вальс… Не будем ее предупреждать, сделаем сюрприз!
К счастью, ни тот, ни другой в этот миг не взглянули на княгиню, иначе их парализовало бы выражение ее лица. В глазах бывшей «петербургской Афродиты», хотя и утратившей красоту, но по-прежнему милой и обходительной, вдруг полыхнула лютая, звериная ненависть. Лицо Ольги исказили судороги, казалось, она гримасничает, борясь с приступом эпилепсии.
Бедная женщина живьем горела в аду с того дня, когда узнала правду о своем злосчастном материнстве. Нет, она так и не сделалась матерью, ее малютка умерла и даже не была похоронена по-людски. Князь швырнул ее трупик в чужие, жадные руки, купил у сводни, торговки живой плотью, другую, живую девочку… Евгений в те смутные дни исчез на несколько дней из-за какой-то нелепой ссоры, будто бы вылившейся в поединок. «Принимал ли он участие в этой мерзкой авантюре? Был ли посвящен мужем в семейную тайну? — задыхаясь от ненависти, пыталась размышлять княгиня. — Быть может, об этом знали многие… Быть может, я одна была так слепа и легковерна!» Не умея скрывать терзавшие ее чувства, княгиня старалась реже оставаться наедине с мужем и все чаще запиралась на своей половине. Но и там демоны сомнения не оставляли ее в покое. На днях во время очередного приступа Ольга наотмашь ударила по лицу горничную, которая, как показалось княгине, украдкой ухмыльнулась. Правда, она тут же раскаялась и подарила служанке на платье, но та все равно проболталась прочим челядинцам. Пошептавшись, слуги решили, что их добрая прежде хозяйка, не иначе пала жертвой сглаза. И причины для нехороших слухов множились… Все, от мажордома до последнего поваренка, дивились тому, что княгиня как-то вдруг перестала замечать свою обожаемую дочку, красавицу, умницу и модницу Татьяну. Это жестокое, подчеркнутое равнодушие удивляло князя, изумляло и огорчало девушку, но княгиня держалась с таким каменным бесчувствием, что ей не решались задавать вопросов. Вот и сейчас она не двинулась с места, с преувеличенным вниманием склонившись над своим вышиванием, когда князь отправился знакомить гостя с дочерью.
Мужчины остановились у входа в большой танцевальный зал, откуда слышались звуки рояля, приглушенные тяжелой бархатной портьерой. Князь двумя пальцами раздвинул сомкнутые занавеси и кивком пригласил Евгения взглянуть. Тот увидел сидевшего за роялем старенького горбатого немца. Педагог походил на лесного тролля из сказки и мог бы зарабатывать на пропитание своим уродством, пугая на ярмарках зевак. Всю жизнь он играл на органе в церкви, за органом же нажил горб, а в старости, когда начал глохнуть, был уволен с мизерной пенсией, ради которой ему еще пришлось походить и покланяться богатым прихожанам кирки, когда-то внимавшим его искусству. Нынче старик почти совсем оглох, но тщательно это скрывал, боясь лишиться возможности подрабатывать аккомпанементом. Он играл и по памяти, и с листа что угодно, и клавиатура покорялась его скрюченным ревматическим пальцам, желтым от нюхательного табака.
Учителем танцев был не менее колоритный господин, некий пан Колосовский, привезенный в свое время великим князем Константином из Варшавы в Петербург неизвестно с какой целью. Совершенно разоренный, нищий, болезненно себялюбивый шляхтич ныне существовал, преподавая модные танцы девицам из богатых, аристократических семей. Несмотря на свои пятьдесят шесть лет, плешивый череп, выпученные от базедовой болезни глаза, мутные, как у дохлой рыбы, пан Колосовский держался молодцом. Осанка шляхтича до сих пор была безупречна, а движения подчеркнуто изысканны.
Татьяна оказалась способной ученицей. Князь Павел давно отметил: за что бы дочь ни бралась, все у нее превосходно получалось. По-английски она говорила как леди из самого высшего общества, романсы распевала, как французская оперная дива, а лис травила с сумасшедшим азартом семнадцатилетнего мальчишки, которому доверили лошадь, шпоры и кнут.
Стоя за портьерой, откуда их не было видно, Головин поднес к губам палец, давая понять Евгению, что они должны вести себя тихо, чтобы не сорвать урока. Впрочем, Шувалов и не смог бы вымолвить ни звука. Его целиком поглотила открывшаяся перед ним картина. Девушка в белоснежном бальном платье, выпорхнувшая откуда-то сбоку, незамеченная им сперва, легко и уверенно кружилась в вальсе, как пылинка в солнечном луче. Она казалась сотканной из облачной, невесомой вуали, ее воздушность изумляла. Светлой феей в окружении нелепых уродливых троллей представилась растерявшемуся гостю Татьяна. Княжна повернулась к нему лицом, и он испытал невероятное ощущение, мучительное и сладостное сразу, — как будто земля ушла у него из-под ног, разверзлась пропасть, в которую стремительно осыпались все прожитые годы… И он вдруг сделался юным, таким же юным, как влюбленная в него девушка, обещавшая ему счастье, но причинившая только страдания. Он смотрел на одну, а видел другую. Лоб Шувалова горел, как в лихорадке. «Елена! Возможно ли подобное сходство?! Или я сплю, или с ума сошел… Но как я могу ошибиться — вот, вот ее лицо, ее нежная шея и талия лесной феи… И эти светлые кудри вдоль висков, и эти голубые глаза, сверкающие, как небо весной!»
Татьяна вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Она огляделась и обнаружила, что за слегка приподнятой портьерой стоит незнакомец, который неотрывно смотрит на нее. Теперь, не прерывая танца, она то и дело оборачивалась на дверной проем, отмечая, что незнакомец продолжает за ней наблюдать. Необъяснимо взволновавшись, Татьяна начала сбиваться с ритма, оступилась и толкнула партнера.