— Удивительное дело, — признался он партнерше во время танца. — Только что повстречал господина, которого не видел семнадцать лет, да и не думал никогда увидать. Он почти не изменился!
Каталина с волнением отметила про себя, что Борис остался непосредственным и откровенным, каким был в детстве. Эта черта особенно нравилась девушке, с детства окруженной лжецами и лицемерами, главным из которых являлся ее отец. Во время первого танца с Андреем Ростопчиным, этим избалованным юнцом, она не испытывала никакого волнения. Ей были безразличны его восторженные комплименты и пламенные взгляды, она улыбалась шуткам прапорщика лишь из любезности. Но стоило ей коснуться руки Бориса, как сердце угрожающе заколотилось, огромный зал затуманился. Каталина сама не ожидала, что реакция на объект ее детской страстной любви окажется такой бурной. Она была испугана, счастлива и одновременно очень несчастна. Борис упорно ее не узнавал!
— Папеньку вы вспомнили через семнадцать лет, а меня никак узнать не можете! — воскликнула она вдруг, не в силах долее изображать беспечное веселье и сохранять инкогнито.
— Вы?.. Вы его дочь?.. — изумился Борис. — Как это возможно? Вы — графиня, и поете на сцене?!
— Ах, если бы только это! — горько засмеялась она, пытаясь справиться с душившим ее отчаянием. — Теперь-то вы вспомните меня, наконец?
— Конечно, Сильвана… — начал было смутившийся штабс-капитан, окончательно потерявший представление о том, как ему следует держаться со своей «старой знакомой».
Девушка пылко перебила:
— Нет, не Сильвана! Что же, вы даже моего настоящего имени не помните? А ведь вы мне посвящали стихи… Они до сих пор хранятся в моей шкатулке вместе с драгоценностями.
Борис предпринимал отчаянные попытки вспомнить имя смуглой разряженной девочки, которая пела кукле итальянскую колыбельную во время их первой встречи. Но, как назло, имя это не уцелело в его памяти, да и сама девочка запечатлелась в ней только в связи с куклой, запомнившейся куда отчетливее. Куклу звали Лизетт, в этом молодой князь мог бы присягнуть. Все его мысли и чувства уже тогда были обращены к Лизе, так что имя фарфорового бессердечного и бездушного муляжа, который нянчила маленькая итальянка, прочно врезалось в его память. Но как звали хозяйку куклы?!
А та между тем с чуткой проницательностью, превращающей страстно влюбленных людей в провидцев и медиумов, словно читала его мысли.
— Я узнала от вашего брата Глеба, что вы любили Лизу Ростопчину, — кусая губы, продолжила Каталина. — И, кажется, даже успели с ней обручиться…
Меньше всего ему хотелось бы говорить с кем бы то ни было о Лизе.
— Нет, мы не были обручены, — сухо ответил Борис. — Почему это вас так интересует?
— Потому что я не верю, что в наше прагматичное время молодой человек может давать клятву верности на могиле возлюбленной, прямо как в средневековой балладе. Я что-то такое исполняла, помнится, перед стайкой сентиментальных, выживших из ума светских старух. Там герой перерезал себе вены на могиле невесты, и его горячая кровь просочилась сквозь землю и крышку гроба к ее сердцу… Одна старушенция так расчувствовалась, что едва не осчастливила своих наследников. Но то старуха, а вы-то, вы?
Каталина бесилась и ревновала, уроки сдержанности, с таким трудом усвоенные ею, пошли прахом. Она отчаянно грубила, шутила над тем, что не подлежало осмеянию, сама понимала это и намеревалась зайти в своей эскападе еще дальше, чтобы вызвать в сердце молодого офицера такую же бурю, которая терзала ее саму. «Чем хуже, тем лучше! Только бы он очнулся от своей мертвенной любви, никому на свете не нужной, и увидел наконец меня!» В это время музыка смолкла. Девушка с лихорадочным нетерпением ожидала ответа своего партнера, не сводя горящего взгляда с его неподвижного бледного лица.
— Прошу прощения! — прервал он затянувшуюся паузу и взял Каталину под руку, чтобы отвести на место. — Я все вспоминал ваше настоящее имя, и вот, вспомнил! Вас зовут Камиллой. Конечно, Камиллой!
Штабс-капитан Белозерский слыл в полку человеком добрым и милосердным, но сейчас, задетый неуместно-грубым напоминанием о Лизе, сознательно нанес Каталине жестокий, унизительный удар. Оставив приму Неаполитанской оперы на попечительство Андрея Ростопчина, он с видимым облегчением удалился, скрывшись в толпе, наводнившей бальную залу.
Князь Головин прибыл на бал в дурном расположении духа. У него вновь состоялся неприятный разговор с княгиней. Ехать в Царское Село она наотрез отказалась. Зато не пришлось уговаривать Татьяну. Дочь пребывала в необъяснимо радужном настроении, хотя прекрасно видела, что в семье не ладно. «Уж не влюбилась ли она? — озадачился сенатор. — Да в кого же влюбляться-то? Разве в учителя танцев Колосовского?» Вельможный пан обещал непременно быть на балу и танцевать с ученицей вальс. «Девицы — народ сумасшедший, и если в моих подозрениях окажется хоть капля правды, — рассуждал про себя Павел Васильевич, — шельма поляк получит расчет!» Надо признать, что князь безоговорочно и бескорыстно любил дочь и подчас забывал, что «душенька-голубушка Таня» ему не родная. Да и что толку было об этом ежечасно помнить? И потому истинно отцовское, ревнивое чутье открыло ему истину, когда во время полонеза рядом появился опальный кузен Евгений и, даже не взглянув в сторону князя, пригласил свою племянницу на танец. Князь Павел видел, как просияло лицо дочери, как нежно она посмотрела на Шувалова… «Вот где собака зарыта! — понял Головин. — Я слишком доверял этому проходимцу! Этому преступнику!» Между тем, граф Евгений, в нарушение приличий, не отпускал от себя Татьяну. К их третьему танцу возмущение Павла Васильевича сделалось уже настолько яростным, что он готов был бежать за жандармами.
— Как я рад, что вы не исполнили своего намерения броситься в Малую Невку, — произнес граф заготовленную фразу во время первого танца.
— Глядите, еще брошусь, дорогой дядюшка, — ответила девушка с самым суровым видом. — Вы и будете виноваты.
— Вы по-прежнему настаиваете, чтобы я непременно вас похитил и запер в деревне?
— Я устала повторять, что решила ехать с вами. — Татьяна говорила одновременно сердито и жалобно. — А вам как будто нравится это слушать вновь и вновь!
— Будь моя власть, увез бы вас тотчас, прямо с бала! — неожиданно выпалил Евгений и, опомнившись, добавил: — Увы, я нахожусь под надзором полиции, и утром меня отправят в арестантской карете либо в тюрьму, либо обратно в деревню.
— Что же нам делать? — содрогнулась она.
— Набраться терпения. Ждать. Другого выхода нет.
Никто из гостей бала не подозревал, насколько строгим был полицейский надзор во время увеселения. Тем более шеф полиции в высшей степени безмятежно кружился в вальсе с юной незнакомкой, которая привлекла всеобщий интерес своей экзотической красотой и загадочной историей. Зато статский советник Савельев, покинувший виконтессу, держался начеку и вполголоса отдавал распоряжения своему подчиненному, коллежскому секретарю Нахрапцеву.