— Погоди маленько, братец, вот охрану сымут, тогда и проведу.
— То есть как, «охрану сымут»? — удивился Афанасий.
— Солдатиков сюда пригнали, как война началась, — пояснил старик. — А нынче что им тут делать, когда хфранцуз бит-перебит? Их бы и раньше по казармам распустили, да вот вздумалось Марье Федоровне устроить бал-маскерад с фейерверхами. Солдатики делают строения всякие в парке да пушки маскируют в кустах. Даже меня не пущают, — с досадой добавил он, — дабы секретов их до поры до времени не выведал.
— И когда же состоится этот бал?
— Через неделю, слыхать. Потом охрану сымут. Нечего им тут делать, когда хфранцуз бит-перебит…
Дед, подобно старой шарманке, у которой осталась только одна заунывная мелодия, начал бы рассказ сызнова, но Афанасий его уже не слушал. Он вдохнул полной грудью воздух, теплый, почти летний, пахнущий далекими цветами, и улыбнулся своим мыслям.
На другое утро, за самоваром, Афанасий, осторожно отпивая из блюдца горячий чай, поведал сестре и юной графине о своих похождениях в Павловске. Елена в это утро казалась особенно бледной и время от времени брезгливо морщилась. И Зинаида, и Афанасий уже догадывались, что девушку гложет какая-то болезнь. Ведь ее перевели в другую комнату, где не пахло ни ваксой, ни табаком, но юную графиню выворачивало по утрам пуще прежнего. Елена медленно размешивала ложечкой чай, а потом никак не решалась поднести чашку к губам.
— Думаю, надо подождать, когда снимут охрану дворца, — подытожил свой рассказ Афанасий, — всего какую-нибудь неделю.
— Неделю слишком долго, — неожиданно вмешалась Зинаида. — К тому же императрица может после бала уехать куда-нибудь, например, к сыну в Германию. Она ведь наверняка соскучилась по нему. И тогда весь ваш план коту под хвост!
— Об этом я ничего не знаю, — растерялся Афанасий, — но могу узнать.
— Нужно действовать немедленно, если хотите чего-то добиться, — настаивала Зинаида.
— Ты не представляешь, сколько там солдат. Мы не сможем пробраться во дворец незамеченными…
— А во время бала? — тихо спросила Елена. — Во время бала, в суете, под покровом ночи?..
— Над этим надо покумекать, — задумался вслух бывший разбойник. — Солдаты будут заняты фейерверками, офицеры, могу ручаться, перепьются. Сама императрица будет в хорошем расположении духа. Я раздобуду у деда Митрича лодку, и мы приплывем в парк по реке. Да вы просто умница, Елена Денисовна! — радостно воскликнул он.
Елена слабо улыбнулась и наконец решилась поднести чашку к губам, но, сделав глоток, в тот же миг закрыла руками рот, вскочила и выбежала.
— Не знаю, что делать, братец, — нахмурилась Зинаида. — Графиня больна. Ее надо показать доктору.
— У тебя есть знакомый доктор?
— Теодор Шулле. Он здесь считается лучшим.
— Опять немец! — возмутился Афанасий. — Вокруг тебя одни немцы!
— На Васильевском каждый второй немец, — пожала плечами она. — Да разве в этом загвоздка?
— А в чем?
— Как ты не понимаешь, братец? Если я позову доктора, на следующий день сюда явится квартальный с проверкой. Какие такие гости поселились у меня?
— Квартальный все равно что нож под дых, — согласился он, — этого зверя лучше обходить стороной.
— Терентий Лукич рано или поздно все вынюхает, — упавшим голосом сказала она и тут же предложила: — Тебе надо схорониться где-нибудь до поры до времени. Графиня пускай поживет у меня. Выдам ее за дальнюю родственницу… К женщине придираться не станут.
— Куда же мне съехать? — задумался Афанасий. — У меня никого, кроме тебя, здесь нет.
— На Охту, — подсказала Зинаида. — Там ведь были у тебя дружки-приятели?
— Такие дружки, что донесут на меня сей миг, едва заприметив. Нет, на Охту никак нельзя. А вот если… — Его лицо вдруг просветлело. — Ну конечно! Как же мы сразу до этого не додумались? Ты должна свести меня с местной общиной, а уж братья найдут куда пристроить.
Такого поворота Зинаида не ожидала, но тут же нашлась.
— Здесь нет никакой общины, ее давно разогнали! — огорошила она брата и, не дав ему опомниться, запричитала: — Господи! Я давно должна быть в лавке… — И бросилась вон из комнаты.
Оставшись один, Афанасий еще долго смотрел на дверь, за которой скрылась сестра. Потом перевел взгляд на стену, откуда собственноручно снял старые дедовские иконы. Вместо них на выгоревших обоях красовались темные следы, смотревшие на него с недоброй внимательностью, как подслеповатые старческие глаза.
Один весьма неудачный обед
Сегодня была получена неутешительная весть, что в силезском городе Бунцлау слег с тяжелой простудой фельдмаршал Кутузов. Простые люди восприняли это известие со страхом. «Что же теперь будет с нашей армией?» — задавались они тревожным вопросом, не подозревая, что светлейший князь уже давно только формально является главнокомандующим. Граф Федор Васильевич Ростопчин, ехавший с супругой и младшей дочерью Лизой в губернаторской карете, сказал по этому поводу в крайнем раздражении:
— Старик умирает в лучах славы и будет навеки записан в герои, в спасители Отчизны. Полководец, который не выиграл ни единого сражения у француза, позорно отдавший Москву на растерзание Зверю, проспавший корсиканца на Березине…
— Мой друг, не надо так волноваться, — перебила его графиня, накрыв ладонью трясущуюся руку мужа.
Лиза все время пути смотрела в окно и, казалось, не вникала в разговор взрослых, но когда отец в сердцах бросил: «Почему государь прощает ему все и почему не прощает другим?», в ее взгляде отразились боль и сочувствие.
Был ли в истории еще подобный случай, когда полководец так дерзко гипнотизировал своего государя, отводя ему глаза от истинного положения дел? Кутузов после жесточайшей и упорной Бородинской битвы рапортовал Александру о победе, что, по самым мягким оценкам, не соответствовало истине. Русские войска уступили французам свои позиции, ввели в бой весь резерв, в то время как Наполеон придерживал до конца доблестную гвардию и сохранил ее для дальнейших битв. За вымышленную победу император молниеносно присвоил Кутузову звание фельдмаршала и наградил вечной пенсией в размере 25 тысяч рублей, которая после его смерти переходила к родственникам. Москва превратилась в черные руины, забитые трупами и полутрупами, населенные голодными одичавшими людьми… Разве это было единственно возможное решение — сдать столицу без боя? Что было в нем гениального, кроме абсолютного цинизма? «Князь Кутузов не желает ничего лучшего, как не сражаться, не командовать и вас обманывать…» — писал Ростопчин Александру, но государь, в отличие от своего отца — императора Павла, не любил грубой откровенности и оставлял письма графа без ответа. На самом деле ближайшее окружение Александра знало, что сдача Москвы и обнаружившийся вскоре обман явились для него страшным потрясением. Первым порывом императора было отстранить Кутузова от командования, но то ли в силу слабости характера, то ли побоявшись обезглавить армию в острый момент, он этого не сделал. «Почему России так не повезло?! — восклицал про себя граф. — В годину самых страшных испытаний на троне оказалась не всемогущая Екатерина, не одержимый Павел, а какое-то манерное пухлое облако, все состоящее из противоречий!» В такие минуты он ненавидел Александра и едва сдерживал крамольные высказывания.