Едва прочитав первые строки, Савельев с перекошенным лицом вскочил из-за стола. Он оттолкнул женщину, которая от страха метнулась в угол, и побежал к открытой двери с криком:
— Селиванов! Живо готовь карету! Едем в Васильевский острог!
Такому гостю Розенгейм не обрадовался. Он был уже наслышан о новом полицмейстере, о его успехах, а главное, о его протекции. Леонтий Генрихович относился к людям с протекцией предвзято, потому что сам пробивался в жизни без помощи покровителей. Будучи одиннадцатым ребенком в семье ревельского лавочника, он мог рассчитывать только на самого себя. Лейба, как его назвали при рождении, начал свою военную карьеру с того, что отрекся от иудейской веры, за что был проклят отцом и навеки изгнан из дома. Зато он дослужился до звания полковника, получил дворянство из рук самого императора Павла, стал начальником столичной тюрьмы, носил двух Святых Владимиров на груди и Святую Анну на шее. Розенгейм считал, что нужно обязательно чем-то жертвовать, чтобы добиться успеха. А чем пожертвовал этот новый полицмейстер? И что бы он из себя представлял, если бы его дядюшка не был запанибрата с министром полиции? Словом, начальник тюрьмы встретил Савельева прохладно. К тому же гость отвлек его от игры в шахматы, которой Розенгейм предавался до самозабвения. Он всегда играл сам с собой, не находя достойных партнеров среди подчиненных.
— Мне стало известно, что у вас в камере предварительного заключения содержится графиня Елена Мещерская, — без дальних подходов начал Дмитрий.
— Во-первых, должен вам заметить, господин старший полицмейстер, — Розенгейм говорил нарочито неторопливо, видя нетерпение посетителя, — что ее дворянское происхождение, ровно как имя и фамилия, ничем и никем не подтверждаются. У нее нет никаких бумаг, удостоверяющих личность.
Начальник тюрьмы выдержал томительную паузу, чтобы поставить шах черному королю, и так же медленно продолжал:
— Во-вторых, следствие по ее делу не начато, и даже не назначен следователь, так что я не имею права давать кому бы то ни было сведения об этой особе.
— Она находится у вас уже пять месяцев, а следствие до сих пор не начато? — Савельев старался сохранять спокойствие, хотя начальник тюрьмы вызывал у него крайнее раздражение.
— Увы, увы… Все это не в моей компетенции. Следствие назначает Сенат. — И Розенгейм с удовлетворенным видом защитил черного короля конем.
— Мне необходимо встретиться с этой заключенной, — твердо произнес гость.
— Свидания до вынесения приговора запрещены. — Белый король на шахматной доске заметался, был молниеносно атакован черной ладьей, и тоже не избежал шаха.
— Наплевать на запреты! — У бывшего гусара нервно задергался ус, он решил блефовать: — Елена Мещерская проходит у меня свидетельницей по важному делу, и я должен ее допросить!
— По какому делу? — тонко усмехнувшись, спросил Леонтий Генрихович, всем своим видом давая понять, что оценил уловку полицмейстера.
— Я не обязан перед вами отчитываться, — нахмурился Савельев.
— А я не обязан устраивать вам свидания с подследственной!
Ни один мускул не дрогнул на лице начальника тюрьмы. Розенгейм снова склонился над столом, его лоб прорезали морщины, и то потому, что он был озабочен тем, как спасти белого короля от мата. Однако в следующую минуту как белый, так и черный король подверглись более ощутимой опасности. Бывший гусар сгреб все шахматные фигуры, остававшиеся на доске, в свой массивный кулак и красноречиво поднес его к носу Розенгейма. Начальник тюрьмы вскочил с перекошенным от гнева лицом и закричал:
— Что за хамство?! Как вы смеете?! Вы младше меня по званию…
— А вы бросьте мне вызов, — холодно посоветовал Дмитрий. — Пистолеты или сабли — все равно. Одно я знаю точно, завтра здесь будет другой начальник тюрьмы…
Как известно, дуэль не терпит субординации и простой поручик может застрелить генерала, если вопрос зашел об офицерской чести. Розенгейм за много лет службы всячески избегал поединков, потому что они могли одним махом перечеркнуть все его карьерные достижения. Но сейчас он испугался за свою жизнь. Достаточно было заглянуть в черные, бешеные глаза сорвиголовы-полицмейстера, чтобы понять — этот застрелит и глазом не моргнет.
Леонтий Генрихович, набрав полные легкие воздуха, опустился обратно в кресло и сказал уже совсем другим тоном:
— Вы не знаете, господин старший полицмейстер, какие высокопоставленные лица замешаны в этой истории…
— Если я сегодня не увижусь с ней, — сквозь зубы отвечал Дмитрий, — то завтра в этой истории будет замешан сам министр полиции.
— Хорошо, — после длинной паузы произнес Розенгейм, — сегодня я разрешу свидание. Но в следующий раз вы должны будете предоставить мне соответствующие бумаги. С вашими связями нетрудно будет их достать!
Когда Елену привели в специальную комнату, отведенную для свиданий, Дмитрий вдруг осознал, что совершил очередную глупость. Здесь он не сможет броситься ей в ноги и молить о прощении, как рисовал в своих фантазиях, не сможет даже сказать, что венчание их было вовсе не потешным, а самым настоящим, и что по закону они муж и жена. Все это немыслимо, потому что рядом с деревянным лицом стоит надзиратель, а за дверью наверняка подслушивает и подсматривает Розенгейм. «Дурак! Надо было прежде вытащить ее из этой дыры!» — с опозданием подумал он.
Елена, узнав своего обидчика, содрогнулась и отвела взгляд. За все время разговора она ни разу не посмотрела на него, зато Савельев не сводил с нее глаз, изумляясь и ужасаясь тем переменам, которые произошли с красивой барышней, встреченной им не так давно в придорожном трактире. Бледная, как смерть, с заострившимся носом и провалившимися глазами, девушка была похожа на покойницу. Она зябко куталась в серый шерстяной платок, спускавшийся до самых колен.
— Здравствуйте, Елена Денисовна, — ласково сказал он. — Наконец-то я нашел вас.
— Напрасные хлопоты, — прошептала она.
— Нет, не напрасные. Я вытащу вас отсюда! — горячо произнес Савельев. — И сам займусь вашим делом, как обещал. Еще не все потеряно.
— Я не позволяю вам заниматься моими делами, — все так же шепотом отвечала графиня, опустив глаза в пол. — Оставьте меня в покое! Вы принесете мне новые страдания, лишний раз напоминая о моем позоре! Нам не о чем говорить.
Она поднялась со стула и нетвердой походкой пошла к двери. Платок сполз с плеч девушки, Елена поправила его, и тут Савельев увидел ее выпирающий живот. «Боже мой! — бросило его в пот. — Она носит моего ребенка!»
В проеме двери Елена вдруг обернулась. Савельев бросился к ней, но графиня выставила вперед руку, давая понять, чтобы он к ней не приближался.
— Ведь я совсем забыла, — произнесла она тусклым голосом. — Ваш Цезарь оставлен на постоялом дворе Стихарева, где-то за Малым проспектом, номер не помню… Заплачено только за месяц, не знаю, что с ним теперь… Бедный конь!