— А разве не преступление держать полгода в тюрьме беременную женщину, не предъявив ей даже никакого обвинения? — страстно воскликнула Стеша.
— Да ты подумай только, каковы могут быть последствия твоей авантюры! — пытался вразумить ее Пастухов.
— Последствия? — пренебрежительно усмехнулась та.
— Ты не понимаешь, Стешенька, — вмешалась вдруг доселе молчавшая Елена, — если твой план удастся, то Пантелеймона Сидоровича выгонят в отставку и, что хуже, лишат пенсии.
— Не обо мне сейчас речь! — замахал руками тюремный врач. — Твой план губителен для вас самих! Ведь Елену узнает надзиратель, а не он, так сам Розенгейм, который лично осматривает всех, выходящих на свободу. Все тотчас откроется. Графиня не успеет сделать и шага за ворота тюрьмы, как снова окажется здесь. Ее будут содержать более сурово, как пытавшуюся бежать. Осудят и тебя…
— Мне уже терять нечего! — тихо засмеялась Стешка. — Я пришла сюда, чтобы помереть.
Она снова закашлялась. Пастухов тяжело вздохнул, а графиня отвернулась, чтобы не показывать никому своих слез. В последние дни она сделалась ужасно слезливой, так что даже сердилась на себя, но ничего не могла с этим поделать. Иногда она закрывала глаза и видела себя и несчастную Стешу на водах в Теплице или Карлсбаде, куда в детстве ездила с отцом. Они обе в прекрасных платьях, у них много денег, к их услугам лучшие европейские доктора. Нужда, несчастья, болезни — все это дурной сон, который они предпочитают не вспоминать.
— Я все обдумала, и риска тут немного, — продолжала спорить с доктором Степанида. — Никогда еще не бывало, чтобы надзиратель выводил арестантов после отсидки. Он не может покинуть пост. Всякий раз за отсидевшими в камеру приходил кто-то другой, из конторы. Тюремщик, который придет за мной, не будет знать Елену в лицо.
— Зато тебя он может узнать, умница! — строптиво воскликнул доктор. — Ты ведь к нам попадаешь раз в полгода, как на курорт!
— Да разве они всех запоминают! — возразила она.
— Ты слишком красивая, Стеша, тебя трудно не запомнить, — снова вмешалась в их спор Елена. — И мы с тобой вовсе не похожи!
— Вот поэтому я и прихватила с собой замечательный чепец! — И она извлекла из-под койки нечто пышное, изрядно потрепанное, украшенное грязными кружевными рюшами. — В этом чепце я бы мать родную не узнала!
— В самом деле, — сощурился доктор, но тут же опомнился: — И все же Розенгейма чепцом не обманешь.
— А вот Розенгейма вам придется чем-то отвлечь, — парировала Степанида. — Он не должен выходить из своего кабинета какие-то пять-десять минут, только и всего!
Пантелеймон Сидорович повернулся к Елене:
— У меня голова кругом… Вы что же, действительно готовы рискнуть?
— Я не вижу другого выхода, — неожиданно для себя самой ответила графиня. — Если судьба предоставляет мне такой шанс, нельзя им пренебречь…
В тот вечер тюремный врач с особенным чувством вошел в свою служебную квартиру, занимаемую им рядом с острогом. То были всего лишь две маленькие комнаты, обставленные старой, дешевой мебелью. Когда-то они с женой-покойницей мечтали сменить их на тихий, уютный деревенский домик, с яблонькой под окном. Выйдя в отставку после долгих лет беспорочной службы, Пантелеймон Сидорович мечтал делить свои досуги между чтением сентиментальных романов и огородничеством. Но сперва он утратил свою верную подругу, а теперь приходилось проститься и с давней мечтой. Идиллии, как бы скромна она ни была, не суждено сбыться. Организовав побег Мещерской, он, вернее всего, не сможет вернуться даже в эти невзрачные, но все же прочно обжитые комнатки. Последует бесславная отставка, лишение пенсиона и нищета, нищета…
Терзаясь дурными предчувствиями, доктор отпер дверь чулана и, обрывая паутину, ругая последними словами паучье племя, отыскал заплесневевшую коробку с шахматами. Добрую половину ночи он играл сам с собой, вспоминая правила и стараясь не думать о своем будущем.
В означенный день, рано утром, Стеша с Еленой обменялись платьями и стали дожидаться тюремщика. Степанида выглядела поздоровевшей. На ее щеках играл румянец, она почти не кашляла, начала самостоятельно вставать и даже прохаживаться по палате. Елена, радуясь за подругу, шутливо говорила:
— Вот увидишь, болезнь пройдет, проживешь до глубокой старости! Будешь потом себя корить, что зазря отсидела в тюрьме.
— Если у тебя родится здоровый ребенок, значит, уже не зазря, — остановилась Стешка. На ее глазах вдруг показались слезы: — Ты только береги дитя, слышишь?! Ухаживай за ним, ласкай, не доверяй чужим людям!
Доктор Пастухов, который перевидал на своем веку сотни чахоточных больных, прекрасно знал, что мнимое выздоровление, чудесная эйфория у них наступает перед самой смертью. Он не обольщался насчет Стешки и, когда видел ее снующей по палате, всякий раз строго приказывал ей немедленно ложиться в постель.
Перед самым приходом тюремщика девушки обнялись и расцеловались. Степанида сама надела на голову графине нелепый чепец, расправила оборки, и, несколько раз перекрестив подругу, сказала: «С Богом!»
Пантелеймон Сидорович в это же самое время заглянул в кабинет начальника тюрьмы и, увидев Розенгейма за его привычным занятием, неожиданно сказал:
— А вы знаете, играть в шахматы в одиночку ничуть не лучше, чем пить одному! Меланхолию наводит! Как доктор не одобряю! Хоть бы раз вы меня в партнеры взяли!
Леонтий Генрихович поморщился, осмотрел доктора с ног до головы, будто пытаясь точно высчитать его рост, и недоверчиво спросил:
— Вы разве умеете играть?
— Еще как! — похвастался трепещущий доктор. — Давно у меня руки чесались вас обставить!..
— Степанида Грачева, — прогремел тюремщик из-за железной двери, — готовьсь на выход!
Елена посмотрела на Стешу, ища поддержки. Та прикрыла веки, как бы говоря: «Ступай!» Графиня поднялась со стула и пошла к двери, слегка шатаясь от волнения. Конторский чиновник не обратил на это обстоятельство никакого внимания, впрочем, как и на саму девушку. Он, не глядя, выдал ей проходное свидетельство и велел своевременно отметиться в управе. Потом повел ее во двор-колодец, где топтались уже несколько мужчин, ожидавших выхода на свободу.
Когда конторский чиновник заглянул в кабинет начальника тюрьмы, белый король Пантелеймона Сидоровича как раз получил шах.
— Да вы и впрямь мастер! — с деланым неудовольствием произнес доктор. Бедняге за всю жизнь не приходилось столько лгать и притворяться, как в этот день. Пастухов не знал, на каком он свете, но мужественно играл свою роль.
— Господин начальник, — обратился к Розенгейму конторский чиновник, — уходящие арестанты построены. Будете смотр делать?
Леонтий Генрихович бегло взглянул в окно. Он любил произносить напутственные, назидательные речи и не собирался лишать себя этого удовольствия и сегодня. Но в это время Пастухов защитил своего короля ферзем, опрометчиво жертвуя противнику столь важную фигуру. Переведя взгляд на шахматную доску, Розенгейм возбужденно махнул рукой и приказал чиновнику: — Выпускай так!