Охрипший голос сорвался, на зов никто не откликнулся. Тогда он взял подсвечник и направился в столовую, где уже много дней продолжалось веселье. Однако в зале не было ни души, все аккуратно прибрано, длинный стол накрыт белоснежной скатертью. Такие в его усадьбе перевелись давно, сразу после смерти матери. Гусар даже содрогнулся от неожиданности, будто увидел призрак.
— Куда вы все подевались, черти?! — крикнул в недоумении Савельев. Ему ответило слабое эхо, прозвеневшее в пустых углах.
В других комнатах тоже никого не было. Чья-то усердная рука повсюду навела непривычный порядок, насколько он мог заметить при свете свечи. Случайно взглянув в окно, Дмитрий обмер. В заброшенной часовенке, выстроенной когда-то отцом, светилось окно. «Что за притча?!» Первой мыслью было, что кто-то из гостей допился до смерти, оттого-то прочие гуляки и разбежались. «Тихо, как при покойнике!»
Он, как был, в ночных туфлях и в халате, выскочил на крыльцо и быстрым шагом пошел по снегу. Железная дверь часовенки от резкого рывка издала протяжный скрип, но стоящий на коленях отец Георгий даже не обернулся.
— Севка?! — удивился Савельев, ожидавший увидеть гроб. — Что ты делаешь здесь, мерзавец?
— За тебя молюсь, — тихо ответил тот, по-прежнему не оборачиваясь.
— Да я еще, слава богу, не помер, чтобы за меня молиться! — весело ответил Дмитрий. Он был искренне рад, что встретил живую душу. Пустой дом с темными прибранными комнатами наводил на него страх.
— А я не за твой живот, а за грехи твои молюсь, — продолжал так же монотонно поп, — чтобы снизошел на тебя наконец божий свет и, отрекшись от дел своих неправедных, возродился бы ты к новой жизни.
— О-о-о?! Хорошо поешь! Спасибо тебе, Гнедой, за красивые слова, — похлопал бывший гусар по плечу священнослужителя, — мне уже как будто гораздо легче, а то в голове картечь трещала! Возродиться я уже возродился, теперь хорошо бы опохмелиться да снова загудеть!
Отец Георгий, как ужаленный, вскочил на ноги и обернулся к Савельеву с перекошенным лицом.
— Совсем, как я погляжу, из ума ты выжил, Митяй! — отбросив проповеднический тон, вскричал он. — Ведь по миру скоро пойдешь! На вот, взгляни! — сунул он в руки Савельеву какую-то бумагу.
— Что это? — пожав плечами, спросил тот.
— Счет тебе от Фомки Ершова.
— Ну, это, известное дело, вор! — усмехнулся Дмитрий. Развернув бумагу, он присвистнул и самодовольно рассмеялся. — Вот погуляли! На сорок тысяч! Это я люблю, это по-нашему! У нас в полку, бывало…
— Бывало, да все прошло… — перебил его приятель. — Что делать-то будешь? Усадьбу продашь? — Гнедой немного смягчился, и в голосе его зазвучали сочувственные нотки.
— А жить на что? — качнув головой, продолжил он. — Пенсиона ты от мужиков больше не дождешься.
— Это еще почему?
Савельев никак не мог уследить за ходом его рассуждений и выглядел обескураженным. Нынешнее трудное положение представлялось ему еще очень смутно.
— Деревня возмущена твоим последним поступком, — ответил отец Георгий.
— Че-ем? — вновь развеселился Дмитрий. — Экие праведники выискались! Можно подумать, сами не умеют девок портить! Уж и покутить я не могу в своей усадьбе!
— Нет, ты, Митяй, не понял, — замялся священник, — кутежи твои им не внове. И сами грешны, известно… Тут дело иное… — Утеряв склонность к прямым обличениям, он принялся объясняться обиняками.
— Не темни, Гнедой, — фыркнул Дмитрий, — чем это я не потрафил господам крестьянам?
— Обидел ты сироту, по их мнению. А это всем грехам грех… Вот увидишь, этого они тебе не простят. Я народ знаю. Ты для них теперь кровопийца и злодей.
— Сироту? — пробормотал бывший гусар. Постепенно до него начал доходить смысл сказанного отцом Георгием. — Уж не мою ли потешную невесту они защищают? Да на что им она…
Священник его оборвал:
— Нет, Митяй, о потешной невесте я ничего не знаю. Они обижены за твою законную супругу, с которой пять дней назад я тебя обвенчал.
— Что-о-о? — протянул Дмитрий, чувствуя, как волосы у него на затылке становятся дыбом.
— Венчание было самым что ни на есть подлинным, — признался отец Георгий и добавил: — Ты осквернил таинство церковного венчания, оскорбил собственную жену, и она от тебя сбежала.
В следующий миг разъяренный Савельев набросился на священника, схватив его за грудки и едва не оторвав от пола.
— Ты белены объелся! Кто тебя просил венчать по-настоящему? — шипел он. — Что я сказал, когда мы ехали в Савельевку? Аль упился и не слышал?
— А ты что, архиерей, мне указывать? — бросил в ответ отец Георгий, с силой оттолкнув его. — Я подложных венчаний не произвожу!
— Ах, вот ты как?!
Севка Гнедой с детства знал, что когда у Митяя кончаются слова, в ход идут кулаки. С тех же давних пор он приучился отражать эти атаки. Он не подставил, сообразуясь с заветом Христовым, ни одну, ни другую щеку, а напротив, первым сунул Савельеву кулак в нос. У того затрещали зубы, и, не устояв на ногах, бывший гусар вылетел за дверь часовенки. Опомнившись, Савельев хотел было ринуться в бой, не оставив от зарвавшегося попа мокрого места, как вдруг случилось нечто, отчего Дмитрий вновь повалился коленями в снег.
Его взгляд случайно упал поверх головы попа и остановился на иконе Божьей Матери, писанной крепостным художником. Этот образ мать снимала, благословляя его на турецкий поход, эту потемневшую серебряную ризу он целовал с сильно бьющимся сердцем и сдавленным горлом, а потом приник к материнской руке, горячей и дрожащей, не зная нужных слов для прощания, не находя их в нужный момент, как случалось с ним всегда. Тогда его дыхание не пахло многодневным перегаром, глаза оставались ясными, а мысли — дерзкими, но чистыми. Тогда никто не мог бы назвать его кровопийцей и бросить ему в лицо обвинения, которыми сейчас с таким бесстрашием сыпал поп. Осознание пропасти, разверзшейся между ним нынешним и тем юным гусаром, целовавшим фамильный образ и материнскую руку, было ужасно. Так увлекшийся игрок перед рассветом ошеломленно поднимается из-за карточного стола, оставив на зеленом сукне все свое состояние, доброе имя, честь и завтрашний день. Догорающие свечи дымят, в окна с отвращением заглядывает бескровное серое утро, а подсчитывающий выигранные ставки шулер с наглой любезностью произносит: «Так я пришлю к вам на квартиру за оставшимися деньгами». Живой мертвец ему не отвечает. Савельев тоже не мог произнести ни слова.
Гнедой как будто слышал его смятенные мысли.
— Ты потерял и погубил здесь все, Митяй. Езжай в Петербург. Денег на дорогу я тебе дам. После сочтемся… — Сказав это, он прошел мимо дрожащего всем телом Савельева, но, сделав несколько шагов, остановился и произнес: — И запомни, если не отыщешь супругу и не замолишь перед ней свой грех, не будет тебе в жизни покоя, а в смерти прощения! Вас Бог соединил, не я, а смеяться над Божьим промыслом… Такого окаянства, Митя, человеку не вынести.