По набережной шел мужчина, прикладывая белоснежный платок ко лбу. На вид около сорока, подтянутый, он заметно выделялся среди разноцветной толпы гуляющих – строгий серый костюм-тройка; идеально начищенные туфли на высоком каблуке; серый же – под цвет костюма – галстук с немного легкомысленным «цветочным» узором… и крошечный розовый бутон в левом нагрудном кармане – яркое пятно, отвлекающее от лица.
Солнце палило высоко в небе, шумно резвились дети под неусыпным приглядом старших… Мужчина бросал короткие настороженные взгляды из-под полей старомодной шляпы и оценивал. Когда его интерес замечали, быстро улыбался и проходил дальше, снова останавливался… В конце одной из аллей он выбрал спрятанную в густом кустарнике лавку и осторожно присел, заранее подстелив под брюки платок.
– Дядя похож на гангстера! – детский голос заставил мужчину обернуться: толстенький пацан лет десяти глазел на него с дорожки. – Я в такую игру играл!
– Миша, нельзя так говорить! Вдруг дядя обидится?
– Все в порядке, – человек улыбнулся: получилось слегка натянуто, но в меру искренне… по крайней мере, ему так хотелось.
– Идем; папа, наверное, билеты на колесо взял.
Женщина уволокла чадо к аттракционам. Мужчина остался сидеть.
– Здравствуйте, Виталий Петрович. – Рядом плюхнулся молодой парень в майке «Love me, baby!» и шортах. – Давно ждете?
– Нет.
– Хорошо, боялся опоздать… – Собеседник вытащил пачку «Кэмела», закурил. – У меня начальство, сами знаете…
– Мне все равно. Давай.
– Сразу и по делу… – парень огляделся и протянул мужчине пластиковую карту. – Пин-код на обороте. Сумма полностью, никаких частей; как договаривались.
Молча убрав прямоугольник, «гангстер» дал парню сложенный пополам листок формата А4.
– Время, место, имена. Фотографии в указанном месте.
– Ага…
– Всего доброго.
Мужчина встал, вытер платком и без того играющие на солнце туфли и пошел в сторону выхода из парка.
– Старый козел! – буркнул парень, выкинул окурок и тоже поднялся.
На солнце набежало легкое, почти прозрачное облачко – стало чуть прохладнее, громче зашуршали нападающие на бетонный пандус волны. Кричала девчонка-продавщица: «Газировка! Газировка!»: когда покупали, улыбалась счастливо, будто продать газировку – самая большая радость ее недлинной жизни…
Никто не заметил, как упал мужчина в идеальном костюме: обратили внимание, когда старомодная шляпа, играя с ветром, унеслась в реку. Заохали, подбежали, перевернули… отшатнулись – человек, несомненно, мертв: синее скорченное лицо; не дышит; неестественно подвернутая рука, будто он сам – то ли судорога, то ли еще какая прихоть костлявой – решил ее сломать… Вызвали «Скорую» – толстая докторша пожала плечами, кинула в пустоту «грузим!» и уселась обратно в карету – кто ж захочет возиться с трупом в такую погоду?
Мужчину упаковали в непрозрачный пакет и сунули ногами вперед.
«Скорая» уехала. Через полчаса о происшествии забыли.
Июнь, 1997 год
– Саня, Рощин, левый фланг! Копытов, Некрасов – правый! Беречь патроны!
Лейтенант отдавал приказы четко, намеренно громко – и только его голос вырывал из мутного, бессильного ступора, разом охватившего молоденьких бойцов. Мощно рокотал пулемет сержанта Громыко; стреляные гильзы со звоном падали на бетонный пол и латунно блестели в лучах послеобеденного солнца. В воздухе кружила выбитая пулями известь, сыпалась бойцам на головы и, смешиваясь с едким потом, текла по лицам грязными струйками.
Внезапно затих стонущий Ромка Тарасов – первый, кто заметил врагов и открыл огонь, не дав ворваться в здание. Случись такое – и маленькая группа лейтенанта Громова обречена. Тарасов уложил двоих, но не успел скрыться – осколки «РГД» посекли тело, рисуя на ткани новенькой формы бурые потеки…
Разведка доложила – боевиков нет, территория безопасна настолько, насколько это возможно в объятом войной регионе. Село Знамено – десяток дворов, три заброшенные стройки; население – старики, женщины, дети. Командование решило отправить новичков, едва устроившихся в казарме.
Разведка, как это часто бывает, ошиблась…
– Звонарев! Уснул? – Громов несильно пнул солдата по ноге. – В бой!
Санька широко открытыми серыми глазами наблюдал, как сержант Петров закрыл ладонью глаза Тарасова; как гудящие пули щербят на стенах причудливые рисунки; как танцуют столбы пыли в косых лучах солнца, беля погоны матерящегося Громыко…
Предупреждали, что будет страшно, но Звонарев не верил – смеялся в лицо пугливым сослуживцам, заявляя: «Посмотрим, кто кого!..» Посмотрел – не просто страшно, а СТРАШНО – до онемения рук, до паралича, до пронизывающего холода в мокром от пота теле.
Тряхнув головой, Санька вытащил из подсумка рожок, вставил в автомат… Бывший чемпион района по боксу, признанный силач двора, Звонарев в эту минуту клял себя за трусость, за позорные мысли и мокрые ладони, скользящие по цевью, будто оно живое и норовит выпрыгнуть… Выставив ствол в окно, парень короткими очередями простреливал округу, находя укрытия противника… Через минуту он забыл о страхе, превратившись в машину, которую недолго, но все же учили воевать.
Звонарев не мог видеть, как наблюдавший за ним лейтенант довольно качнул головой – не видел он чемпиона района, признанного силача, да и не было ему до этой мишуры дела – командир видел девятнадцатилетнего мальчишку, распластанного на полу бетонной стройки у черта на рогах, нашедшего мужество поднять автомат.
* * *
Звонок будильника стер лица и события давнего боя – Звонарев открыл глаза и недовольно поморщился. Потолок в желтых разводах; за окном воет собака; за картонной стеной кто-то ругается – новое жилье «радовало» с первых минут знакомства. Хозяйка, полная татарка Динара, клялась, что квартира тихая, беспокойства не будет… Соврала. Кто бы сомневался.
Мебели почти нет – не стал забирать после развода: наверное, теплилась мыслишка, что не все потеряно. Света тогда высказалась категорично: «Или я, или гадская служба!» – не говоря ни слова, капитан юстиции Звонарев, ненавидящий скандалы, оделся и вышел за дверь. Теперь жалел, что не принял ее слова всерьез… Вернувшись через пару часов с букетом роз и коробкой любимых женой «Рафаэлло», нашел два упакованных чемодана и записку: «Не ищи, все кончено». Через две недели на адрес матери пришла повестка – Света подала на развод.
Не желая теснить мать, Звонарев оказался в съемной «однушке»: из мебели диван, два продавленных кресла и стол с крутящимся стулом – с пьяницами-соседями и воющей с завидным постоянством собакой. Один плюс – до работы, стоившей жены и двухмесячного курса лечения после огнестрела, всего два квартала, пять минут спокойной ходьбы.