Рассмеялись братья – уж они-то точно не отступят! Да и чего правды бояться? Ложь – вот что точит души.
– Говори нам свою правду, – попросили хором. – Уж мы-то не побежим.
– Что ж, воля ваша. Только правда горькой бывает. На самом ли деле вы услышать ее хотите?
– Да! – Братья никогда не отступали ни перед чем.
– Вас двое. Рождены вы были от одной матери и одного отца, в одну и ту же ночь, с разницей невеликой. Птица не слетела бы на землю с ветки за этот краткий миг, лист бы не коснулся земли. Что – время? Пустота. Только одному повязали на руку красную нить и к материнской груди приложили, а другого – кормилице отдали. Во всем вы росли равными. И порою только мать умела отличить Исмена от Сипила. Но был один царем будущим, а второй – всегда царевичем. Двоим не сесть на один трон. И брат будет вовеки брату служить, хоть бы и равен был ему. Вот моя правда. Берите ее!
Засмеялись братья:
– Уж не рассорить ли ты желаешь нас, надменный путник?
– А разве возможно такое? – удивился Аполлон, трогая струны кифары. – Каждый ведь знает, что крепка дружба Исмена и Сипила, как стены Фив. И слова – не камни, стену эту не разрушат.
– Верно! Верно!
– И если так, то отчего боитесь вы слов?
– Не боимся! – Исмен обнял брата, и брат ответил ему объятием. – Мы покажем тебе, что правда твоя ничего не стоит. Ветру она подобна, который рисует будущее на волнах. Миг один живет рисунок, меньше, чем тень крыла чайки на воинском щите.
Говорил Исмен, и молча стоял Сипил, слушая каждое слово. Билось сердце в груди медленно, отравленное ядом слов незнакомца. А если все – так, как говорит незнакомец? Звенят струны кифары, тревожат сон… Если завидует брат ему – втайне? Не оттого ли и спешит победить его в любом состязании? Чтобы каждый увидел: вот – герой! Вот – достойный правитель!
Мрачнее тучи вернулся домой Сипил. И всю ночь ворочался в постели. Утром покинул он дворец. Нарядившись в простые одежды, шел Сипил по улицам Фив, слушал, что говорят люди.
Восславляли они богов, и Амфиона – мудрого правителя, и царицу его, и всех детей, никого особо не выделяя. Однако впервые похвала подобная была горька Сипилу.
Юношу он нашел на прежнем месте. Тот развел костер и жарил на огне пойманных им перепелок.
– Здравствуй, – сказал он Сипилу приветливо. – Садись к огню. Возьми хлеб и перепелку. Жирные они здесь. Там, где я рос, перепелки были тощими и жесткими.
– А где ты рос?
– Далеко. – Аполлон улыбнулся, и улыбка его была подобна свету солнца. – Но разве за тем ты пришел ко мне, Сипил, чтобы узнать, откуда я родом?
– Нет.
– И тогда – к чему вопросы? Ешь перепелку. Радуйся.
– Чему?
Пожал Аполлон плечами, прищурился:
– Дню новому. Жизни. Солнцу! Что за беда, Сипил, что не быть тебе первым? Или – что быть тебе первым? Царем ли, царевичем… не станешь ведь ты бедняком, который, открывая глаза, думает лишь о том, где бы взять хлеба для себя и семьи. Не будешь ты нищим бродягой. Или одним из тех гордецов, над которыми довлеет проклятье. У тебя есть дом, и семья, и дева, которой ты готов отдать свое сердце. Она его примет, не сомневайся, хотя…
Замолк Аполлон, впившись белыми крепкими зубами в перепелку. Брызнул горячий сок, потек по его подбородку.
– Договаривай, – черное подозрение шевельнулось в душе Сипила.
– …она предпочла бы твоего брата. Для всех вы равны, кроме нее. Но брату твоему быть вторым. А тебе – первым. Так рассудили боги. Так что – возрадуйся, Сипил!
– Ложь! – Сипил вскочил на ноги, отбросив хлеб и птицу, к которым не прикоснулся, готовый обрушиться с кулаками на говорливого наглеца. И уж точно убил бы его за эту клевету.
Но Аполлон спокойно отложил еду и, заглянув в глаза, ответил:
– Ты же сам знаешь, что это – правда. Я никогда не лгу.
– Тогда ответь: зачем ты пришел сюда? Зачем говоришь со мной?
– Затем, что дорога меня сюда привела. А что говорю – это ведь ты пришел за ответами, я лишь даю тебе искомое. Загляни в свое сердце. Для той, которой улыбаетесь вы оба, ты всегда будешь вторым. Возьми ее в жены, и… как знать, будут ли твои дети – действительно твоими.
Едва не обезумел Сипил от гнева, но странная сила удерживала его, не позволяя причинить вреда Аполлону. Тот же вытер пальцы травой и извлек откуда-то серебряный кубок.
– Ты мне не веришь, Сипил. Ну и правильно. На каждого говоруна веры не хватит. Вот чаша Нерея, вещего старца морского. Выпей из нее – и сам все увидишь.
– Отравишь?
– Тебя? Зачем мне это? Возьми чашу. Вот родник. Его воды чисты. Зачерпни сам. Отпей глоток. Этого хватит. Только смотри хорошенько, Сипил!
Вода стала красной. И горька была, горше яда, но – выпил Сипил. Желал он знать, что задумал его брат.
…Солнце сияет. Блестит на спицах колесницы, на конской упряжи, на золотых фибулах и золотых браслетах, которые украшают руки Архелаи. Смотрит она вдаль, хмурится, но вот улыбка озаряет прекрасное лицо ее. И смех радостно звенит.
– Исмен, Исмен! – зовет она. – Я уж испугалась, что ты забыл…
– Как мог бы я забыть тебя, сердце мое!
Он целует пальцы ее и глядит на Архелаю с такой тоской, что сердце рвется пополам.
– Уедем, – шепчет он. – Позволь мне увезти тебя, похитить, как Зевс похитил Европу. Что Фивы? Мир велик! Найдется пристанище для нас!
– Нет, Исмен, не найдется. Не пойду я против отцовской воли, пусть бы и ранила она меня, как ранят стрелы. Желает он, чтобы дочь его стала царицей.
– А ты? Ты желаешь?..
Не услышал Сипил: отбросил чашу, как змею ядовитую. Убежал, проклиная себя за то, что пришел сюда. А смех путника догонял его.
Долго гуляли по рынку дочери Ниобы, придирчиво выбирали они товары – сладкие финики и зрелые фиги, масло оливковое в высоких кувшинах, свежую рыбу и многое другое, что должна уметь выбрать хорошая хозяйка, пусть бы и самых благородных кровей. А исполнив все, заданное им матушкой, гуляли они. Смотрели ткани чудесные, которые свозили в Фивы со всех сторон земли, золотые и серебряные украшения, гребни для волос, драгоценные масла и бронзовые зеркала, все то, от чего быстрее бьется девичье сердце.
Первой заметила юношу Этодайя. Сидел он на пустой бочке и перебирал струны кифары. Музыка тонула в гуле рынка, но сам юноша был прекрасен. И замерла царственная Этодайя.