Широков не поверил. Сквозь сжатые губы вырвался стон…
Он протянул руку и потрогал нож. Рукоятка была гладкой, из поделочного камня. А лезвие – острым как бритва. Павел осторожно потянул нож на себя, тот легко скользнул в ладонь. Вместо левого глаза на лице Эльзы осталась зиять черная дыра.
Выходит, кто-то побывал в его квартире. Кто-то… знающий о нем все…
Встреча с бывшим супругом оказалась для Лены тягостной.
Быстров много пил, неряшливо ел и производил самое удручающее впечатление. Неужели когда-то он ей нравился? Придется признать, что да. Иначе она замуж бы не вышла. Даже ради мамы.
– Чего ты надулась, как мышь на крупу? – украдкой шептала ей Элеонора Евгеньевна. – Неудобно перед человеком.
Лена усердно пыталась делать вид, что ей весело. В конце концов, Толик не причинил ей никакого вреда. Просто они не созданы друг для друга. Три года брака убедили их в этом.
– Зачем ты его пригласила? – возмутилась она, когда Быстров отлучился покурить. – Кто тебя просил?
– Может быть, вы найдете общий язык, Ленуся? Анатолий тебе не чужой. И до сих пор один. Значит, ты была ему небезразлична.
– Мама! Посмотри на его солдафонские замашки. Что я буду делать рядом с таким мужчиной? Торчать у плиты и слушать его упреки?
– Тише… Он, кажется, идет сюда.
Изобразив на лице радушную улыбку, генеральша выплыла из-за стола навстречу бывшему зятю.
– Пожалуй, мне пора, – кисло сказал Быстров. – Жаль, Никодим Петрович так и не приехал.
Элеонора Евгеньевна закатила глаза.
– Он неважно себя чувствует после процедур… Наверное, заставили лежать. А то бы Котя уже был здесь. Ты же знаешь, как он тебя любит.
Анатолий понимающе улыбнулся. Ему было все равно, врет она или нет. Он приехал сюда ради Лены. После развода он был полон справедливого возмущения и слышать не хотел о женитьбе. Больше он на женские уловки не клюнет. Встречаться – пожалуйста, но не больше. Семейная лямка основательно натерла ему шею, и надевать на себя новый хомут Быстров не торопился.
Однако, хлебнув взаимоотношений с другими дамами, он все чаще стал вспоминать Лену. Не так уж, оказывается, она была плоха. По крайней мере не требовала денег и не шлялась с утра до вечера по магазинам, проматывая его зарплату. Ничто так не расставляет вещи по своим местам, как сравнение.
– Лена! – приказным тоном произнесла генеральша. – Проводи Толика на электричку.
Дочка не стала спорить.
Они шли рядом по кленовой аллее к станции, как много лет назад, и молчали. Только теперь в этом молчании не было трепета и предвкушения чего-то прекрасного. Они просто не знали, о чем говорить.
– Когда это ты мне предлагал встретиться? – спросила вдруг Лена.
Быстров остановился и удивленно посмотрел на нее.
– На прошлой неделе, – сказал он. – Хотел поговорить. Ты что, не помнишь?
Она отрицательно покачала головой.
– Ты же сама сказала, чтобы я отстал… и не разрушал твою жизнь. Наверное, испугалась ревности ухажера.
Бывшая жена задохнулась от негодования.
– Не лги, Анатолий. Не понимаю, зачем ты врешь? Откуда ты знаешь про Казакова?
– Я не знаю ничего… Могу только догадываться. Ты встречаешься с этим… Казаковым? Он твой любовник? Поэтому не хочешь возобновлять наши отношения?
– Какие отношения! Мы не виделись почти семь лет! – закричала она. – Прошлое не возвращается. Между нами тогда любви не было, а сейчас и подавно.
– А с Казаковым у тебя любовь! – в голосе Быстрова звучал неприкрытый сарказм. – Кто он? Бизнесмен, небось… из этих… бывших бандитов? А? Угадал?
– Вот и нет. Казаков – завуч в школе.
Лена не собиралась ничего подобного говорить. С какой стати ей отчитываться перед бывшим мужем? Они теперь друг другу никто – чужие люди. От того, что у нее вырвалась ненужная фраза, она еще сильнее разозлилась.
– Ну, все! Через пять минут твоя электричка. Я пошла. Пока!
– Лена…
Она не обернулась. С прошлым покончено раз и навсегда. Она ускорила шаг. Каблуки ее туфель утопали в разогретом за день асфальте.
Быстров с мучительным сожалением смотрел ей вслед. Желание догнать, что-то объяснить, оправдаться всколыхнулось в нем и погасло. Подошел поезд, и он, оглянувшись последний раз, вошел в вагон.
Дома Леночку встретила взволнованная генеральша.
– Вы поговорили? – спросила она. – Он хочет помириться, это ясно. Почему бы тебе…
– Мама! – перебила ее Лена. – Прекрати. Идем мыть посуду.
На кухне Элеонора Евгеньевна несколько раз пыталась возобновить разговор, но неудачно. Как трудно общаться с собственной дочерью! Упрямая, настырная, – ни за что мать не послушает. Все наперекор!
– Знаешь, что не дает мне покоя? – сказала Лена, когда они перемыли всю посуду и складывали ее в шкаф. – Быстров говорил, что приглашал меня на свидание… а я не помню.
– Зачем ему врать? – резонно заметила генеральша.
– Вот и я так думаю. Странно.
– Кстати, тебе письмо пришло на наш адрес.
– Письмо?
Элеонора Евгеньевна сходила в гостиную и принесла конверт.
– Вот. От кого это?
Дочь только пожала плечами. В конверте лежал листок плотной бумаги с единственной фразой – «Метро Китай-город».
– Ничего не понимаю, – прошептала она, бросая письмо на пол, как будто оно обожгло ей пальцы.
– Что с тобой? – испугалась генеральша. – Ты переутомилась. Иди спать.
У Лены разболелась голова. Она наскоро помылась и легла. В комнате стоял приятный полумрак. Постель пахла лавандовой водой, простынь была прохладной. Сквозь дремоту она слышала, как приехал отец и как они с матерью вполголоса обсуждали что-то. Наверное, ее непутевую жизнь.
Лене стало так жалко себя, что она заплакала. Слезы текли по щекам, дыхание прерывалось. Она вспомнила слова Быстрова о любви, и горькая волна жалости к себе накатила с новой силой. Она не любила Толика, не любит Казакова… Ужасно. Наверное, она просто не умеет любить. Не дано ей этого счастья. Безрадостный брак, такой же безрадостный роман с завучем. Видимо, такая уж она черствая уродилась, холодная. Ничего не поделаешь…
Голоса родителей за стеной смолкли, и Лена, вся в слезах, уснула. Посреди ночи ее разбудил лай собак. Она долго ворочалась, взбивая подушку. В открытое окно лились ночные звуки и запахи. Комариный писк лишил ее остатков терпения. Накрывшись с головой, она с трудом забылась некрепким сном. Ей снилась розовая раковина… огромная, блестящая и бездонная, как перламутровая воронка. В ней что-то таилось… манило за собой…