Она открыла глаза, ее помутневший взгляд бессмысленно блуждал по комнате, останавливаясь то на одном, то на другом предмете, наконец он устремился на короля и узнал его; Одетта радостно вскрикнула:
– О, вы здесь, ваше величество! Так это был только сон, мы с вами еще не расстались?
Карл прижал ее к своему сердцу.
– Представьте, – продолжала она, – едва я смежила веки, как ангел опустился в изножье моей кровати. Его лоб был окружен золотым нимбом, у него были белые крылья, а в руках – пальмовая ветвь. Он кротко посмотрел на меня и сказал: «Я пришел за тобой, бог позвал тебя к себе». Я сказала ему, что вы держите меня в своих объятьях и я не могу вас покинуть. Тогда он коснулся меня пальмовой ветвью, и мне почудилось, будто у меня тоже выросли крылья. А потом все смешалось, и уже я бодрствую, а вы спите. Ангел поднялся, а я последовала за ним, держа вас в руках, и мы вместе поплыли к небу. Меня охватил восторг, я была сильная и легкая, мне легко дышалось; но вот вы все сильнее стали оттягивать мне руки, я продолжала лететь, однако дышать мне было все труднее, я задыхалась. Я попробовала вас разбудить, но не смогла, – вы крепко спали; я пыталась кричать, в надежде, что вы услышите меня, но крик застрял у меня в горле, я обратила к ангелу молящий взор, но он стоял во вратах неба и приглашал меня приобщиться к нему. Я хотела ему сказать, что не в силах больше двигаться, я задыхаюсь, что это не вас я держу в руках, а целый мир, но ни слова, ни звука не вырвалось из моих уст, руки у меня затекли, вот-вот я выроню вас; еще два взмаха крыльями – и я достану до ангела; последним усилием я протянула руку, чтобы коснуться складок его платья, но моя рука погрузилась в нечто бесформенное, лишенное упругости, в пар; а рука, которой я держала вас, упала, точно неживая, и вы стремительно покатились вниз. Я закричала… и вы разбудили меня, благодарю, благодарю.
Она прижалась губами к щеке Карла и, упав без сил под бременем только что пережитого, снова закрыла глаза и уснула.
Король не спускал с нее глаз, страшась, как бы ее не начали опять мучить кошмары. Но вот у него перед глазами комната покачнулась, окружавшие его предметы словно завертелись. Стул, на котором он сидел, пошатнулся; Карл хотел бы подняться, открыть окно, прогнать одурь, но тогда он разбудит Одетту, которая спокойно спала в его объятиях, кровь в ней успокоилась, губы слегка побледнели, – два часа отдыха могли вернуть ей силы. И он не посмел шевельнуться. Чтобы не поддаться наваждению, он прижался лбом ко лбу Одетты, прикрыл глаза, еще некоторое время видел какие-то странные, неопределенной формы предметы, оторвавшиеся от земли и плавающие в воздухе; затем их заволокла усыпанная искрами дымка, потом и искры пропали, все остановилось, настали ночь и тишина – он заснул.
Через час он проснулся от ощущения холода у щеки, на эту щеку уронила голову Одетта, и щека была холодна. Одетта всей тяжестью своего тела давила на него. Карл хотел поудобнее положить ее на кровати. Щеки девушки были бледнее обычного, краска сбежала с ее губ; он склонился над нею и не почувствовал дыхания. Тогда он бросился на нее и стал покрывать ее поцелуями; страшный крик вырвался из его груди.
Жанна и врач вбежали в комнату, бросились к кровати: Одетты на ней не было, они огляделись вокруг – в углу сидел Карл и прижимал к себе тело девушки, закутанное в простыни. Глаза Одетты были закрыты, глаза Карла широко открыты и устремлены в одну точку; Одетта была мертва, Карл – безумен.
Короля отвели в Сен-Поль; он ничего не помнил, ничего не чувствовал и, как ребенок, позволял делать с собой все, что угодно. По дворцу тотчас же распространился слух о несчастье, постигшем короля, – все приписывали его ночным ужасам. Королева узнала о случившемся, возвращаясь с улицы Барбетт, где она занималась меблировкой небольшого домика. Она быстро вошла в комнату короля, тот сидел, уставившись в одну точку, но едва его взгляд упал на лилии, украшавшие платье королевы, как в нем вновь поднялась давняя ненависть к этой эмблеме королевской власти. Испустив крик, подобный рычанию льва, он схватился за шпагу, которую неосторожно оставили у его кресла, вытащил ее из ножен и бросился к жене, намереваясь нанести ей удар. Королева, которой страх придал мужества, схватилась голыми руками за чашечку рукоятки – здесь она не могла порезаться, но Карл с силой потянул шпагу к себе, и лезвие скользнуло между рук Изабеллы. Брызнула кровь, королева, громко крича, кинулась к дверям и, столкнувшись у порога с герцогом Орлеанским, протянула к нему свои пораненные руки.
– Что это? – вскричал герцог, бледнея. – Кто нанес вам эти раны?
– А то, что его величество более безумен и дик, чем когда-либо! – воскликнула Изабелла. – Он хотел убить меня, как недавно хотел убить вас. О Карл, Карл, – продолжала она, повернувшись к королю и простирая к нему свои окровавленные руки, – эта кровь падет на твою голову: проклятие тебе, проклятие!
К этому времени крестоносцы перешли Дунай и вступили в Турцию; они победоносно прошли по стране, города и укрепленные замки сдавались без боя, и не нашлось никого, кто оказал бы сопротивление мощной армии врага. Они подошли к Никополю и осадили его; одна за другой следовали жестокие атаки – город не знал передышки. Баязета и духу нигде не было, и король Венгрии уже слал послание сеньорам Франции – графам Невэрскому, д'Э, де Ла Марш, де Суассон, сеньору де Куси, баронам и рыцарям Бургундии. «Высокочтимые сеньоры! – говорилось в них. – Благодарение богу, удача сопутствовала нам и на этот раз, ибо мы славно повоевали, мы обратили в прах могущество Турции, последним оплотом которой был этот город: я не сомневаюсь, что мы одолеем и его. По моему разумению, нам не следует продвигаться дальше в этом году; если на то будет ваша воля, мы свернем наши действия и удалимся в принадлежащее мне королевство Венгрию, которое располагает бессчетным количеством крепостей, укрепленных городов и замков и которое готово принять вас. Этой зимой мы употребили наши усилия для подготовки грядущего лета; мы отпишем королю Франции, в каком состоянии наши дела, и будущей весной он пошлет нам свежие силы. Возможно, узнав, как далеко мы продвинулись в наших делах, он и сам пожелает принять в них участие, ибо, как вам известно, он молод, силен духом и любит ратный труд. Но будет он с нами или нет будущим летом, – да ниспошлет нам бог свое благословение, – мы выгоним неверных из Армении; перейдем пролив Св.Георгия [19] и войдем в Сирию, с тем чтобы освободить порты Яффу и Бейрут, завоевать Иерусалим и всю святую землю. Если же суданец опередит нас, то быть бою».
Эти планы будоражили отважных и воинственных французских рыцарей; они принимали их с восторгом и дни свои проводили в беззаботной веселости, – у французских солдат это скорее признак не уверенности в себе, а наивного, добродушного доверия, которое они питают к знати и военачальникам. Между тем все должно было произойти не так, как предполагалось.
Баязет затаился и, казалось, ничего не предпринимал, чем вводил рыцарей в заблуждение; на самом-то деле лето он провел, собирая свою армию. Она состояла из солдат разных стран, к нему шли даже из самых отдаленных районов Персии – он был щедр на посулы. И едва его армия обрела нужную мощь, как он выступил в поход, пересек Дарданеллы, используя потайные пути, некоторое время провел в Адрианополе, чтобы сделать смотр своему войску, и направился к осажденному городу, лишь в нескольких лье от него он остановился. Тогда он отрядил одного из своих наиболее отважных и преданных ему воинов – Урнуса Бека – осмотреть местность и снестись, насколько это казалось бы возможным, с Доган Беком, правителем Никополя; но лазутчик вернулся ни с чем, ибо, по его словам, неисчислимое войско христиан охраняло все лазейки, через которые можно было бы проникнуть к осажденным. Баязет презрительно улыбнулся; с наступлением ночи он приказал, чтобы ему привели его самого быстрого коня, вскочил на спину лошади и, легкий, бесшумный, как дуновение, промчался через уснувший лагерь противника, взлетел на вершину холма, возвышавшегося против Никополя, и крикнул оттуда громоподобным голосом: