Фильм по Первому каналу еще шел, а за окном... За окном так полыхнуло!

Гроза. Ну, обещали ж синоптики. В открытую форточку врывался упругий ветер.

В комнате стояла спертая духота и витал водочно-чесночный дух. Надо бы устроить проветрион. А то утром люди придут, неудобно.

Колобердяев встал, открыл окно настежь, а сам пошел в фойе. Что там с погодой на улице?

Сквозь стеклянные двери он увидел, как снова полыхнула молния. Синий мертвенный свет словно испортил привычную палитру – фонари, темные кроны деревьев там, на бульварной аллее. Сколько времени? Без малого три? Ни машин на Гоголевском, ни прохожих.

Колобердяев хотел было уж отойти от дверей, как вдруг что-то показалось ему... Там, на бульваре напротив... что это?

Он толкнул дверь и... Он готов был поклясться, что сам лично запер все перед тем, как уединиться с бутылкой в кабинете. А теперь дверь открылась, будто приглашая его выйти наружу.

А там, на бульваре...

Опять полыхнула молния, и где-то еще далеко прогремело. Темные окна домов, темная аллея, и там... Что там?

Колобердяев вышел на улицу – без пиджака, шагнул на проезжую часть, где не было машин. Первые капли дождя ударили его по лицу – больно, но он этого даже не заметил.

ГЛАВА 5 ЮЛИЯ АРКАДЬЕВНА

Дама, которой так откровенно и одновременно исподволь интересовался завхоз Колобердяев – Юлия Аркадьевна Кадош, едва только в репетиции оркестра настал перерыв, тут же выхватила из сумки пачку бумажных салфеток, косметичку и мобильный телефон.

Салфетками она тщательно протерла гриф свой виолончели, отложила ее в сторону и начала сосредоточенно подправлять расплывшийся от жары макияж. Достала подводку, навела заново жирные черные стрелки в уголках глаз, густо напудрилась и накрасила губы, взбила пальцами темные волосы. К счастью, в салон к парикмахеру еще не пора, а то опять расходы. Правда, если вы жена какого-нибудь толстосума или чиновника, косметические салоны в ваши пятьдесят восемь без малого – это как раз то место, где вам и надлежит проводить большую часть досуга. Но если вы работающая одинокая женщина, если пашете как лошадь – ведете класс в консерватории, ездите по частным урокам, да еще играете по ночам в таком вот оркестре в этом чертовом итальянском кабаке на бульваре, то... То все эти радости жизни – качественный пилинг, массаж, «уколы красоты» и прочее – не слишком-то доступны по причине своей дороговизны.

Пудрясь, она то и дело нервно поглядывала на телефон – в эти часы ей обычно звонила из Кишинева вся ее многочисленная и теперь такая далекая молдавская родня: сестра София, племянница Марика и тетя Марта. Когда-то – давно – молдавская родня навещала ее в Москве часто, чуть ли не по три раза в год. Но, увы, времена изменились. И остались лишь телефонные пересуды.

Юлия Аркадьевна Кадош – с виду такая живая, полная, цветущая и жизнерадостная женщина, трудившаяся без устали, виолончель которой пела порой так призывно и страстно, была на деле серьезно больна. Диабет... С тех пор, как в прошлом году она лежала в коме, а потом два месяца провела в больнице, телефонные переговоры с Кишиневом стали почти ежедневным ритуалом. И не только потому, что молдавские родственники беспокоились о ее здоровье, а и оттого, что их всех безумно интересовал вопрос, кому в случае чего – ну вы понимаете, все под богом ходим, а диабетики особенно – достанется квартира в Большом Афанасьевском переулке, в самом центре Москвы, до которой от бульвара и от ресторана «Беллецца», и от консерватории было рукой подать – пятнадцать минут пешком.

Квартира для одинокой и не густо зарабатывавшей Юлии Аркадьевны просто царская – четырехкомнатная, с двумя туалетами, с просторным холлом, в кирпичной башне, где доживали свой век бывшие совпартработники. Семейство Юлии Аркадьевны перебралось в Москву из Кишинева через Днепропетровск еще в начале шестидесятых, ее отец был руководителем знаменитого в то время на весь Союз молдавского ансамбля песни и пляски, без участия которого в оные времена не обходился ни один кремлевский концерт. Отца Юлии Аркадьевны лично знали и любили Брежнев и министр МВД Щелоков.

В то время... Но об этом Юлия Аркадьевна вспоминала с тоской. Да, и мы тоже жили когда-то, и быт казался сказкой, но вот подкатила вторая половина жизни и – ничего, только труд, труд, только болезнь, немощь, только страх...

И сын не помощник... Негодяй...

До репетиции в ресторане «Беллецца» Юлия Аркадьевна успела зайти на очередную консультацию к нотариусу в офис на Знаменке. Крася губы, ожидая традиционного звонка из Кишинева от племянницы Марики, она прокручивала в памяти этот разговор.

– Ну и что же вы решили?

– Ох, не знаю, я в таком сомнении.

Нотариус – молоденькая бойкая девица. И, возможно, поэтому Юлия Аркадьевна, ставшая с некоторых пор крайне мнительной, не доверяла ей ни на грош.

– Ну, вариантов много, как распорядиться квартирой.

– Я понимаю. Я тут знакомилась с предложением фирм о пожизненной ренте, ну когда... ну если я подпишу им квартиру, а они будут платить. Но это же чужие, а кругом сплошной обман...

– У вас же есть родственники.

– Спят и видят, как переехать сюда, в Москву, только и ждут смерти моей. Каждый день вон звонят, узнают – не сдохла ли еще, – Юлия Аркадьевна там, в кабинете нотариуса, говорила о своей кишиневской родне почти с ненавистью.

– Вы хотели составить завещание в пользу вашей двоюродной сестры из Кишинева или племянницы, насколько я помню, – нотариус вела разговор с ангельским терпением.

– Да, хотела... а сейчас не знаю, сомневаюсь. Мне нужен уход, средства на лечение, а от них разве дождешься? И хоронить-то не приедут, если что... М-да, не хочется об этом думать, а приходится. – И Юлия Аркадьевна там, в кабинете нотариуса, в который уж раз начинала рассказывать о том, как лежала в коме.

– Да, конечно, это ваши дальние родственники. Но, насколько я знаю, у вас есть сын.

– У меня нет сына.

– Ваш приемный сын – Савелий Кадош.

– Кадош – это наша фамилия, это мой отец, его дед приемный, дал ему эту фамилию, – Юлия Аркадьевна поджала губы. – Какая дура я была тогда... господи, такая дура, я так хотела ребенка, а из-за этого проклятого диабета... врачи сказали, что... в общем, я испугалась, а надо было своего рожать, а не брать этого... неизвестно кем и от кого прижитого, от черта, от дьявола... Представляете, я до сих пор помню тот день в августе, когда мы приехали в детский дом – я, мама, отец... Мои родители, они на все были согласны – хочешь усыновить приемного, усыновляй. Я хотела совсем малыша, а этот... ему тогда было уже девять, он вышел в коридор, и, пока мы шли... он смотрел на нас, на меня, и я... Он был такой хорошенький, темноволосый... как ангелочек, и я... Господи боже, что я наделала, зачем, зачем я сказала им всем, что хочу взять именно этого мальчишку!