– Да, да, конечно, потом, когда она вернется в палату...
Все дальнейшее произошло в считаные доли секунды. Настоятельница сначала даже не поняла... Водитель схватил стоявшую рядом с ним сестру Софью. Она вскрикнула и сразу же затихла, потому что дуло пистолета... О Господь Всемогущий, дуло пистолета уперлось ей в подбородок.
– Мозги вышибу этой твоей, а потом тебе. Ну? Не слышала, что сказал? Веди нас к ней. Считаю до двух – раз...
Он не кричал, не повышал голоса. Он сказал это самым обычным тоном. И тем не менее настоятельница сразу поняла – он... этот... Не водитель... Он сделает.
ДВА...
По лестнице с монастырского крыльца...
Через двор...
Где тьма...
– Подождите, не бегите так... задыхаюсь... сестру... сестру Софью отпустите!
Он... они не слушали.
Фонарь над закрытыми воротами... А в городе и не знают, что здесь... Подождите, ради бога... не так быстро...
Открытые двери церкви...
Хор...
Тьма...
Свечи...
Когда они вошли, хор смолк, все обернулись.
Все, кроме одной монахини, сидевшей в инвалидном кресле перед святым распятием.
Монастырь выглядел как неприступная крепость. Кате показалось, что ворота... эти вот железные ворота, через которые они проходили тогда, когда приехали сюда впервые, сейчас будут брать штурмом, как двери «Ямы». Но ворота сразу открылись – бесшумно и просто.
Молоденькая трудница в синем переднике тряслась как овечий хвост:
– Там что-то, вот там... господи, спаси нас!
– Где там? – Капитан Белоручка выскочила из машины первой.
Трудница указывала на собор, купола его тонули во мраке.
– К собору! Окружить! Включить фары! Дать свет!
Отрывистые команды...
Ступеньки, вход...
– Свет!
Вспыхнул и ослепил их...
– Ты же сказал, что не станешь ее убивать, ты же обещал мне это, если она...
Это истерически кричала женщина. Хотелось зажать уши руками, чтобы не слышать этого крика...
А потом опять стало тихо.
И Катя увидела ЕГО.
Он стоял возле распятия, и вокруг него было пустое пространство. Монахини жались к стенам: темные тени на фоне старых полустершихся фресок.
Кате показалось... в тот самый миг, когда она увидела ЕГО, ей показалось, что ожил манекен – тот самый манекен из кримлаборатории.
Лицо, взгляд... вы его видели, помнили, а потом тут же забыли, и снова вспомнили при встрече – короткой случайной встрече...
Это был Константин Мартов. Он держал за волосы сестру Галину, сорвав с нее платок. Дуло его пистолета подрагивало...
Не отпуская ее, он обернулся.
Катя увидела Марину Тумак и мать настоятельницу. На полу перед ними валялось перевернутое инвалидное кресло.
– Чем больше народа, тем лучше, – Мартов повернул сестру Галину так, чтобы они – его преследователи – могли лучше разглядеть ее.
– Отпустите ее, бросьте оружие! – капитан Белоручка в боевой стойке с табельным оружием в руках впереди...
Боже, как нелепо она выглядела сейчас! Катя была тому свидетельницей – как нелепо и жалко, потому что... все в ней сейчас выдавало растерянность и слабость...
Она ожидала встретиться здесь лицом к лицу с совсем другим человеком. И биться с ним насмерть. А ее встретил... их встретил другой.
Константин Мартов... И разве это можно было теперь назвать трагикомической артелью?
– Чем больше народа... Стоять! Иначе я ее сразу пристрелю... А было бы досадно... Ну? – Мартов встряхнул сестру Галину. – Видишь, сколько народа собралось тебя послушать?
– Ради бога... помогите мне, я не понимаю, чего он хочет... этот ненормальный...
Галина Белоусова задыхалась, но... Катя не верила ушам своим – голос ее испуганный и слабый...
– Я не понимаю, чего он хочет от меня!
Тон ее был лжив, фальшив и одновременно полон дикого, животного страха. И знания.
– Я хочу, чтобы ты покаялась, призналась.
– Помогите, я не понимаю...
Фальшь в ее голосе резала слух.
– Отпустите ее, умоляю вас, – настоятельница протянула к Мартову руки. – Она ушла, отреклась от мира, от всего... Это и есть покаяние... чтобы она ни сделала, какой бы грех ни совершила в прошлом, это уже и есть покаяние... внутри, в себе...
– Внутри? В себе? И вы думаете, этого достаточно? Это всех удовлетворит? И все исправит? Вот он сказал, – Мартов кивнул на распятие, – царствие божие внутри вас... А что у нее внутри? Что у тебя внутри?! Говори! – Он рванул Галину Белоусову за волосы. – Что ты сделала с ней?! Со своей дочерью? Говори здесь, при всех!
– Мартов, отпустите ее! Ее муж все нам рассказал, он признался! – крикнула Катя. – Отпустите ее, мы и так все уже знаем. Мы приехали, чтобы арестовать ее!
Лицо Белоусовой изменилось – дикая злоба... что-то по-настоящему бесовское... нет, не безумное, как тогда, в тот момент, когда она кинулась в больничной палате со шприцем... нет, осмысленное, затравленное, исполненное бешеной ярости...
– Ублюдок, – прошипела она. – Сумасшедший ублюдок, и тут меня нашел, добрался-таки до меня... Да знаешь ли ты... знаете ли вы все, что сделала она, моя дочь? Трахалась за моей спиной с моим мужем, своим отцом... И я наказала ее за это. Да, я наказала ее – зарезала как свинью!
Мартов... внезапно он отбросил пистолет.
– Ты же обещал мне, что не убьешь ее, если она признается публично! – крикнула Марина Тумак.
Настоятельница опустилась на колени.
– Смиренно прошу... умоляю вас... отпустите ее.
Мартов глянул на настоятельницу, на тех, кто застыл в дверях с оружием в руках – он был в досягаемости их выстрелов...
Свечи, инвалидное кресло, пистолет на полу...
Он словно колебался...
Безоружный...
– Нет, – его руки сомкнулись на горле Белоусовой. – Нет, нет, я сам, нет, я должен сам...
– Мартов! – крикнула Лиля... капитан Белоручка.
Он не ослабил хватки, лицо Белоусовой посинело, глаза выкатились из орбит.
ВЫСТРЕЛЫ!
Катя увидела, как на его белой рубашке расползлись алые пятна – на спине, сбоку. Все три пули попали в цель, но Мартов... он не отпустил свою жертву. Они рухнули на пол вместе. Белоусова уже хрипела.
– Он ее задушит! В голову стреляйте!