И Катя, подойдя к ним, стала свидетелем прелюбопытнейшей беседы.
– Молодцы, что не бросили приятеля, – похвалил Август Долгов.
– Он нам не приятель, первый раз тут увиделись в группе, – парень смотрел на свет фонарей. – Спасибо, что нашли нас.
– Чего вы не разделились-то? Один мог на улицу выйти, крикнуть охрану.
– Мы не хотели разделяться, договорились – моя сестренка и мой друг – держаться все время вместе, а пацана этого тоже оставлять в колодце одного не хотели.
– Почему? Боялись заблудиться, дорогу потом к колодцу не найти?
– Дорогу-то я бы нашел. Боялись, что кое-что может вернуться. А он со сломанными ногами, не убежал бы.
– От кого? – спросил полковник Гущин, который, оказывается, тоже, как и Катя, внимательно слушал разговор.
– Так, ни от кого.
– Что курили? – осведомился Гущин, снова принюхиваясь – однако не так, как там, когда его чуть не вывернуло наизнанку от запаха аммиака.
– Мы не курим.
– Рассказывайте сказки, – Август Долгов тоже потянул носом, – трава?
– Самую малость для расслабухи.
– Кто же вам, обкуренным, поверит?
– А я вам ничего такого и не говорю.
– Зато другие экскурсанты хором твердят. Рассказы один чуднее другого.
– Значит, все они вышли, спаслись?
– Все спаслись. И вы тоже спаслись. И товарища в беде не бросили. Это что, правило подразделения – своих не бросать? – Август Долгов указал на татуировку собеседника. – Где воевал, спецназ?
– Везде.
– А сейчас?
– Комиссован по ранению. Недавно из госпиталя.
– А товарищ твой?
– Он в отпуске. Он жених моей сестры Лены.
– И что, все вы втроем решили подкачаться адреналином тут, в Ховринке?
– Типа того.
– Но экскурсия сложилась неудачно.
– Типа того, командир.
– Что вы видели?
– Мы… ничего.
– Я повторяю свой вопрос. Что вы видели тут, боец?
– Вы нам все равно не поверите. Не хочу психом прослыть.
– Я тебе верю.
– И я, – сказала Катя. Плохо вот так встревать, но уж очень хотелось, чтобы парень рассказал все.
И одновременно – вот странность – и не очень хотелось. Потому что как же к рассказу относиться? Верить? Принять на веру?
– Почему вы так настойчиво просили нас не шуметь? – спросил Август Долгов.
– Потому что это, может, бродит поблизости.
– Что это?
– Я не знаю, что это было. Видел всего минуту в свете фонаря. Мы все это видели. Оно выползло из стены и поднялось.
– Как это поднялось? Куда? – хмыкнул полковник Гущин.
– Выползло из темноты и поднялось… не знаю, на ноги или на задние лапы. Такое красное, цвет гноя… раны загноившиеся такого цвета, я это видел, командир. И от него жутко воняло, как от загноившейся раны. Все обалдели, завопили. А оно попыталось схватить ту девчонку, которая упала.
– Где? В зале с арматурой?
– Да, там. Все бросились бежать. И мы тоже. А потом раздался дикий вопль, и я решил, что оно… эта тварь схватила кого-то, рвет. И я… мы с товарищем воевали, не могли же мы вот так бросить, струсить…
– И вы пошли на крики. Ясно. И что увидели?
– Колодец, а там этот пацан. Грохнулся туда, сломал ноги и орал от боли.
– А эта штука… ну, красная? – спросил полковник Гущин.
– Мы ее не видели больше, но чувствовали запах. Потом он исчез. Мы пытались поднять пацана, мой друг спустился, все шло нормально. Но у нас внезапно веревка оборвалась. А затем вы появились – я услышал ваши голоса и пошел на звук. Мы не собирались никому рассказывать о том, что видели тут. Кто поверит нам? А сумасшедшими кому охота слыть?
– Никому. Ты прав, боец, – согласился Август Долгов.
В это время спасатели МЧС достали из колодца Смайлика Герштейна. Когда его укладывали на складные носилки, он все время порывался встать.
– Нам надо убираться отсюда скорее, – убеждал он всех.
Спасатели списывали все это на лихорадку и посттравматический шок, один даже сделал парню укол успокоительного. Но это помогло мало.
– Где Вера? – Смайлик Герштейн метался на носилках. – Скажите ей, я ее не бросал… этот чертов колодец, я не смог перепрыгнуть, не увидел… Нам надо всем уходить отсюда сейчас же! Вы слышите меня? Оно все еще здесь, оно охотится за нами!
Он смотрел на Мещерского сквозь стекло, а потом спросил:
– Тебе чего здесь?
Вот так, через столько лет, через расстояния, океан и Антарктиду, без разных там «Привет, кого я вижу!».
Но Мещерский, пусть и спросонья, узнал голос дальнего родственника Ивана Лыкова.
– Я, Вань, тебя жду, – он открыл дверь машины и неловко вылез.
Порой, когда он получал от Лыкова скупые письма по электронной почте, он представлял себя полярником и… ну да, вот таким, и даже одного роста с собой. А теперь пришлось убедиться, что Ваня Лыков, как и прежде, на голову выше и намного, намного шире в плечах.
Сильнее.
– Откуда узнал, что я в Москве?
– Я… тетя Женя мне звонила и сказала, что ты вернулся.
– Странно, я не общался с тетушкой Евгенией.
– А где ты сейчас был? Черт, как поздно…
– Утро уже, светает. Я потрахался.
Мещерский выпрямился.
– Первый раз после зимовки? – спросил он.
– Стояк замучил. Знаешь, где в Москве легче всего бабу снять, оказывается?
– Где?
– В ГУМе или ЦУМе.
– На вокзале дешевле, Ваня.
– Одеваешься, бреешься, чешешь в ГУМ. Там днем бродит неприкаянное племя обеспеченных жен. Им делать нечего в загородных домах, мужья ими давно не интересуются, имеют молодых любовниц. А ведь это самый благодарный, отзывчивый возраст, Серега, в плане секса – от сорока до пятидесяти пяти. Страстные, голодные, постоянно грезящие о «настоящей большой любви», готовые на все, лишь бы парня симпатичного заполучить, переспать. Их легче всего снять, они никогда не отказывают тому, кто прилично одет и на хорошей тачке.
– Это ты все у себя на станции, на зимовье, дотумкал? – спросил Мещерский. – Весело вы там время проводили в мечтах.
– Мы там вкалывали, Сергун, шахту во льду бурили.
– Озеро Восток, – Мещерский смотрел на Лыкова и пытался, мучительно пытался разглядеть в нем того прежнего Ваньку Лыкова – безбашенного, безответно, безнадежно влюбленного идиота, которого они… нет, только лишь Катя когда-то подозревала в серийных убийствах в старом реставрируемом поместье.