Не смылся! Латание пробитой цистерны затянулось: босняки нутром чуяли, что с ней дело неладно, солдат приходилось чуть ли не пинками гнать к дырявому «ночному горшку», а стоило надзирающему за ними Ванчуре отвлечься, как босняки мгновенно разбегались. Хоть расстреливай их! Словом, не ремонтные работы, а сущее наказание.
Тем временем подъездные пути заблокировали два воинских эшелона; теперь для того, чтобы вновь прицепить цистерну к бронепоезду, пришлось бы изрядно поманеврировать. Хейзингер позеленел от злости, но ничего поделать не мог, а минуты утекали, сливаясь в часы…
Сергей Голицын прекрасно знал унылый быт гарнизонов, расквартированных в таких местечках, как Збараж. Попавшие в прифронтовое захолустье офицеры – без разницы, русские, австрийские или немецкие – дуреют от скуки и безделья. Многие из них ищут развлечений подоступнее: пьянка с утра до вечера, карточная игра, дамы легкого поведения и прочее в том же духе. К тому же через станцию идет военный транзит: какие-то части следуют на фронт, какие-то убывают на переформирование. Эшелоны с войсками иногда сутки стоят на путях, и что прикажете делать господам офицерам? Особенно когда позади, пусть на время, все прелести передовой? Пускаться во все тяжкие: тут не стреляют, музычка в «буфете» играет, выпивкой можно разжиться и дам весьма легкого поведения – как собак нерезаных!
Вот на этом поручик решил сыграть! Был еще один важный момент, предопределивший замысел Голицына: практически все население восточной Галиции и Буковины, без различия пола, возраста и общественного положения, австрийцев не любило, а вот к русским относилось очень тепло. Тут Грицко Крук вовсе не был исключением!
Осторожно, окольными тропками Голицын и Щербинин пробрались в крохотный привокзальный скверик и затаились в чахлых кустах жимолости. Они рисковали – ведь на обоих была русская офицерская форма! Но не особенно: полевые мундиры после столь бурно проведенной ночи, грозы, ползания по лабиринту запасных путей были изгвазданы почти до неузнаваемости, перемазаны в грязи и пыли. К тому же у румынских конников форма отдаленно напоминала русскую, так что на не слишком внимательный взгляд сошли бы Голицын с Щербининым за двух грязных и похмельных румынских офицеров.
Как и ожидал Голицын, несмотря на раннее еще время – приближался полдень, – по скверу прохаживалось несколько «дамочек», по виду – явных вокзальных шлюх. Ничего удивительного: у них круглые сутки рабочее время. Подойдет воинский эшелон хоть ранним утром – вот и клиентура пожаловала, отбоя нет от сексуально оголодавших вояк.
Дождавшись, когда одна из ночных фей подошла поближе к тому месту, где они прятались, Сергей тихо окликнул ее по-русски:
– Эй! Красуля, подойди поближе! Есть предложение… – и наполовину высунулся из кустиков.
Шлюшка оказалась не робкого десятка и явно понимавшая русскую речь: она подошла. Еще довольно молодая, симпатичная, только одетая с фантастической вульгарностью и раскрашенная так, что индеец на тропе войны от зависти бы помер. Аппетитно полненькая, черноволосая и черноглазая. Было в ее внешности что-то ощутимо семитское, похоже, что девица из местечковых евреев. Совсем хорошо: евреи Галиции и Польши еще с наполеоновских времен к русским относились прекрасно, видели в них защитников от притеснителей. И правильно делали, стоит заметить!
Дипломатической изощренности не потребовалось.
– Хочешь заработать впятеро больше, чем обычно? – задушевно спросил ее Голицын. Он почему-то был твердо уверен, что «черная моль» тревогу не поднимет и выдавать их не станет.
– А то! – без всякого удивления откликнулась шлюшка. – Пан русский? Пан желает развлечься?
– Натурально, русский. Развлечься, это точно, – рассмеялся Сергей. – Красуля, тебе австрияки по нраву?
– Австрияки? – повела она плечами. – Та шоб им ежака против шерсти родить, трясця их маткам! Шмуки жадные, шмендрики…
Точно, из евреек. Местечковый идиш ни с чем не перепутаешь.
– Купле дрек! – темпераментно продолжила шлюшка, сравнивая австрийцев с куском того, что плескалось сейчас в «ночном горшке» полковника Хейзингера. – Ото ж, когда туточки паны русские официеры стояли, – она закатила глазки, – то ж было иньше! Шановные, щедрые паны!
Поручик только внутренне вздохнул: точно, стояли в Галиции русские. Пока их не выбили отсюда прошлым летом. Теперь вот отвоевывать придется. Но память о себе русская армия оставила добрую.
– Денег у меня и товарища, – Сергей повел рукой в сторону также выглянувшего из укрытия Щербинина, – нет. Да и зачем тебе русские деньги здесь? Но вот тебе аванс.
Он протянул шлюшке «Мозер», свои позолоченные швейцарские часы.
– Га?! – удивилась она, нисколько, впрочем, не испугавшись при виде изуродованного лица Щербинина. – Таки шо ж я должна зробить за такэ?
– Да ничего особенного. – Голицын кивнул в сторону вокзального шалманчика, откуда доносилась разухабистая мелодия и хрип паршивенького граммофона. – Там, внутри, австрияки есть? Офицеры?
– А як же? Трохи есть. Бимбер лакають, а на девушек не глядять! Шкотцен шмуки…
«Вот и прекрасно, что вредные дураки, – подумал Голицын. – Дураки-то нам и нужны! А если пьяные, так и вовсе замечательно. Бимбер, тутошний самогон, пьется, как стакан гвоздей, зато по голове бьет не хуже винтовочного приклада!»
– Звать-то тебя как? Маргарита? Тогда слушай, Маргоша, меня внимательно…
Инструктаж занял минуту. Девица кивнула:
– Тильки вы их до смерти не вбивайте! А то ж выйдет, шо я на смерть заманила… Це не дило… Грех!
– Ну, мы ж не звери-крокодилы, – успокоил ее Голицын. – На кой леший нам их убивать? Давай, подруга, мухой! Время не ждет!
Итак, наживка на крючке. Но клюнет ли рыбка?
Клюнула, куда б она делась!
В шалманчике было грязно, накурено и шумно: хрипучий граммофон надрывно играл какой-то бравурный марш. Маргоша сразу нацелилась на двоих австрийских унтеров, сидевших за кособоким столиком. Оба были с недавно подошедшего из Гримайлово эшелона, который должен был отбывать в сторону фронта только поздним вечером. Один, чех, служил телеграфистом маршевого батальона, другой – писарем того же батальона, он был мадьяром, так что разговаривали они друг с другом на удивительно скверном немецком языке. В рамках двуединой империи Габсбургов чехи и венгры не сказать чтобы шибко друг друга любили, жили два этих народа, как кошка с собакой. Но нет правил без исключений: эти двое, чех Франтишек и мадьяр Пишта, похоже, приятельствовали. Может быть, этому способствовала почти приконченная парочкой бутылка шнапса, то есть реально – того самого шестидесятиградусного бимбера, даром, что ли, один из самых популярных международных тостов – выпьем, это сближает!
– Зря ты мне не веришь! – с обидой в голосе говорил чех. – Кто телеграмму принимал? Я и принимал, так-то вот… Точно тебе говорю: появились у нас в тылу какие-то ужасные русские э-э… слово какое-то странное… А! Вот: блястуны! Диверсанты, головорезы… Вот мы с тобой сидим, шнапс посасываем, а они, может, под окошком! Кинжалы достают!