Для убедительности мы с Виолой одновременно передернули затворы. Размазывая сопли по щекам, растерянно моргая, Парамон начал пятиться к кустам орешника…
Эту долину не от бедной фантазии прозвали долиной Ветров. Извилистая, меняющая конфигурацию низменность на юго-востоке Каратая, обрамленная двумя рядами сопок, на отдельных участках была настоящей аэродинамической трубой. Мы спустились с «козьей тропы», вступили в лес – и почувствовали это на собственной шкуре. Ветер ворошил листву, свистел между деревьями, гнал траву. Мы шли в ускоренном темпе. Как объяснил нам Гладыш, лесной массив пересекается минут за двадцать. А далее будет дорога; она связует населенные пункты долины Ветров и через кряж Каргалыч убегает в Лягушачью долину, а там и в Теплую. Местность, некогда населенная и безопасная, но только не сейчас, в смутную эпоху голода и беспредела… В голове ворочались мысли о завладении транспортным средством, а для этого предстояло оседлать дорогу и постараться не попасть на обед к каким-нибудь каннибалам. Но проблемы по мере движения возникали весьма далекие от моих наполеоновских планов. К Виоле «незаметно» подкралась ломка. Девица стала неразговорчивой, огрызалась, когда мы порывались с ней заговорить. Она страдала одышкой, покрывалась синими пятнами, частенько останавливалась, чтобы справиться с судорогой. Я с ужасом представлял, как симптомы покатятся по нарастающей: озноб, жар, крутящая боль, дезориентация…
– А это обратимо, Михаил Андреевич? – шептал, испуганно косясь на девицу, коротышка. – Это ломка, да? Или… гибкость в теле? Слушай, я ее боюсь, посмотри в ее глаза, она сейчас на нас набросится… Ох, сделал Господь подарочек…
Проблемы сыпались как из рога изобилия. Потянулся осинник – не лес, а вереница баррикад. Осина быстро гниет внутри ствола, становится хрупкой, часто падает под действием ветра. Повсюду валялись поваленные стволы, заросшие мохом, почти невидимые. Лощина – достаточно обрывистая, заваленная камнями и останками растительности, – перебегала нам дорогу. Пришлось забросить автомат за спину. Это и стало серьезной ошибкой. Я перетаскивал через овраг обливающуюся потом Виолу, когда раздался молодецкий свист. Мы оторопели. И с дерева, зависшего над оврагом, слетело гуттаперчевое тело. Навстречу прыгнули еще двое – не испытывающие недостатка в ловкости и силе. Я дернул автомат, но он оказался «вне зоны», повернулся на сто восемьдесят, чтобы проделать «отступательный» маневр, но получил дубиной по загривку и упал. Попасться так просто – это было что-то новенькое. И силы ведь практически равные… Их было трое – крепких особей мужского пола, в грязном пропотевшем обмундировании, бородатых, возбужденных, явно понимающих, что они творят. Я еще брыкался, перевернулся на спину. Надо мной зависла рыжебородая морда «соловья-разбойника». Лесной бродяга похабно скалился:
– А ну, усни, приятель!
Роскошный удар по челюсти – сознание я не потерял, но желание сопротивляться пропало начисто.
– Секи, Шнырь, какая лялька! – восторженно вопил ублюдок, катая по земле ни черта не соображающую Виолу. – Эх, удачно мы сюда зашли! Закадрим малютку? А ты говорил, что в этом лесу уже нечем поживиться… Да тут не только баба, у них и мешки доверху! Гуляем, братва!
Третий настиг в прыжке улепетывающего коротышку.
– Нечестно! – вопил Степан. – Я еще не спрятался!
Мужик треснул карлика увесистым кулаком по макушке, и физиономия Степана перекрасилась в цвет спелой сливы. Ноги заплелись, он повалился на спину. Глаза его блуждали. «Настройки» сбились у парня.
– Лилипут-эпилептик! – похабно хохотал бандит. – Эй, бродяги, нам карлик нужен?
Я рванулся, как бешеный бык, но башмак с убедительной подошвой уперся в грудь – дыхание перехватило, я чуть не задохнулся.
– А ну, лежать, касатик! Успеешь еще на тот свет! – Башмак помялся по груди, словно вдавливал окурок, и я вторично чуть не лишился сознания.
Разгром был полный и катастрофичный. Лесной бродяга, похожий мордой на гиену, а туловищем – на тумбу («семь на восемь», как говорят у них на фене), выкручивал руки Виоле, так некстати овладевшей великим искусством пофигизма, и вязал их в запястьях.
– Шнырь, зацени, она же кумарная! Наш клиент! Повезло тебе, родная, – он скабрезно похлопал девицу по попке. – Не дадим пропасть – сделаем укольчик, дабы взбодрилась, а после с тобой так развлечемся, что чертям в аду тошно станет…
– Да больно надо дурь на нее переводить, – ворчал третий, роясь в наших мешках. – Ты, Кныш, совсем башкой долбанулся – сам-то понял, что сказал? Отхарим паровозиком – и в расход, храни Господь ее бренную ду…
Слова застряли в горле. Просвистела, рассекая воздух, здоровая коряга, и бродяга повалился с раскроенным черепом; затрясся, орошая землю кровью, и застыл, впав в единственно уместное для него состояние – смерти. Пропал тяжелый гнет с груди – отпрыгнул «соловей-разбойник». Я схватил его за ногу, чтобы выбить из равновесия, но «тот, кто прятался в лесу», времени не терял – свистнула вторая коряга, затрещала грудина. Третий пустился наутек, но споткнулся о валяющегося коротышку. Посыпалась глина, на дно оврага скатилось что-то эластичное, треснула разбитая челюсть, и спустя мгновение ясное небо заслонила сияющая, придурковатая физиономия… Парамона! Он сунул мне руку, помог подняться, гордо вздернул нос.
– Парамоша? – оторопело пробормотал я. – Надо же, какой сюрприз… Ты шел за нами? – К чувству боли добавилось чувство неловкости и стыда.
– Гы-гы, – яростно закивал Парамон.
Он светился, как начищенный пятак. Вдруг резко повернулся и выбил носком из руки рыжебородого пистолет Макарова – тот сумел дотянуться до оружия, невзирая на дырку в ребрах. Пистолет проделал дугу в воздухе. Рыжебородый харкал и рычал, пока Парамон, притопнув, не избавил его от страданий – сломанные кости грудной клетки пронзили сердце.
– Прости, Парамон, – сконфуженно пробормотал я, – мы тебя немного недооценили… Степан, поднимайся, хватит уже валяться.
– Нет уж, Михаил Андреевич, полежу еще немножко… – стонал коротышка, – с мыслями соберусь…
Пока мы занимались этой ерундой, Виола, пошатываясь, добрела до последнего живого – бедолага поднимался, придерживая развалившуюся челюсть, – повалила его на землю и принялась добывать «признательные показания»: где у них дурь? В башке у девицы творилась какая-то каша – говорить несчастный не мог, но ее это меньше всего заботила. Она придавила ему коленями руки, принялась душить.
– Фу, – пробормотал коротышка, – без анестезии…
– С анестезией неинтересно, – отозвалась Виола; потом прошлась по теме, что если больного надежно зафиксировать, то можно обойтись и без обезболивания.
Несчастный мучился недолго. Обливаясь потом, Виола рылась в их мешках, выбрасывая какие-то шерстяные носки, краюхи плесневелого хлеба, пустые фляжки, запасные обоймы к «ПМ». Развернула что-то завернутое во фланель – и вскричала от радости. Звякнула баночка, соприкоснувшись со шприцем, зашуршал пакет.
– Только не здесь, ладно? – устало проговорил я. – Сгинь куда-нибудь.