Джон Уайт входил в число неоконсерваторов. Так с недавних пор стали называть людей, что сочетали в своих политических пристрастиях консервативные взгляды и убеждения с троцкистскими методами достижения цели. Это были выпускники университетов шестидесятых-семидесятых годов, прошедшие через массовые молодежные протесты и выступления, там нахватавшиеся троцкистских, коммунистических и анархистских идей и познавшие силу действия. Не разговора, не убеждения, а именно действия, жесткого и однозначного. В их понимании — разбитое камнем стекло и подожженная машина более убедительны, чем целый час выступлений на телевидении. И в чем-то — вот что самое страшное — они правы! Это была группа единомышленников, они начинали с самых нижних ступеней государственной лестницы, продвигались вверх, помогая друг другу, медленно и неотвратимо. Потенциал для продвижения у них был, и немалый — в Вашингтоне ощущался дефицит людей, которые не боятся действовать и умеют переводить те или иные политические решения в категории конкретных действий, подчас весьма жестких. В команде Фолсома они еще были на вторых ролях — помощник министра обороны, заместитель государственного секретаря. Но их заметили — выделили, благодаря лютой ненависти, которую они испытывали к России и к готовности перекраивать мир по своему усмотрению. Президент Меллон-старший тоже был таким, и он остро нуждался в людях, готовых испачкаться, в том числе и кровью.
Потом, после ухода Фолсома, они укрылись в тень — бывший вице-президент опасался их, он был директором СРС и знал, к чему могут привести геополитические игры. Знал он и истинную мощь Российской империи. Это хорошо показывать по телевизору ролик с медведем [123] в лесу, и совсем другое — если медведь придет на порог твоего дома в виде авианосной группировки на самом краю двенадцатимильной зоны [124] . Лишь под конец первого срока президентства «не вынесла душа поэта», вляпался президент в гнусное и опасное дело, творимое британцами, — и поплатился за это. Первый президентский срок оказался и последним.
Тогда-то они и вышли на сына президента, алкоголика, излечившегося от алкоголизма. Уже тогда умные люди могли видеть, что у Джека Меллона-младшего проблемы, и большие. Официально ему помог излечиться местный пастор своей душеспасительной беседой, на деле же он вступил в непонятную секту и какое-то время находился на лечении в специальной клинике. После излечения в его речи начали проскакивать опасные слова — он спокойно, без малейшей экзальтации, говорил, что видел Бога и общался с ним. Возле сына бывшего президента и собралась группировка неоконов.
Во время президентства Платтена им и вовсе нечего было ловить. Но властная система Северо-Американских Соединенных Штатов уникальна тем, что уход из власти вовсе не означает невозможности триумфального возвращения. В САСШ существует огромное количество университетов, на которых имеются факультеты политологии (политология в САСШ вообще предмет, распространенный более чем где бы то ни было), разные фонды и общества с непонятными целями и задачами, спонсируемые непонятно кем. Именно в таких вот фондах, на таких вот факультетах отсиживались неоконы долгие восемь лет демократического президентства.
Теперь же настало время выйти из тени. Начать резать и кроить. По живому.
— Хорошо… — Уайт повернулся к продавцу: — Думаю, сэр, вы ведь хотите взять инвентарь напрокат?
— Пожалуй, это будет лучшим решением.
— Тогда… Отлично подойдут клюшки «Большая Берта». Все номера. И вуды [125] … той же фирмы. Ну и… ти [126] как обычно… Паттер предпочитаете прямой?
— Прямой.
Клуб работал идеально, поэтому сэра Джеффри укомплектовали очень быстро. Одежда его, пусть и не специальная для гольфа, тем не менее для игры подходила. В гардероб пришлось добавить лишь кепку с козырьком и с символикой Лэнгстона — ее сэру Джеффри подарил мистер Уайт.
— Возьмем карт? — спросил Уайт.
Картом называлась электрическая тележка с тентом для передвижения по игровому полю. Ею пользовались немощные старики.
— Не стоит…
Вместе вышли к началу поля, к первой лунке. Сейчас был не уик-энд и не конец рабочего дня, поэтому народа здесь почти не было, а лунка была свободной. По правую руку, в нескольких сотнях метров от игроков, скрытый кустами струился Потомак.
— Разыграем? — Джон Уайт достал бумажник, а из бумажника золотистую монету: — Прошу!
— Что это? — удивился сэр Джеффри.
— Это сентенарио [127] . Настоящий, из Мексики.
— Откуда он у вас?
— Оттуда. Из Мексики. Я снял его с одного парня. Видите, слева небольшая кайма, темная такая. Тот парень не хотел мне его отдавать. Я ношу теперь эту монету всегда с собой — как напоминание о том, о чем забывать не стоит.
Сэр Джеффри покачал головой. Про Джона Уайта разговоры ходили самые разные, и невозможно было понять — правда это или нет. Но старик не стал бы ставить ни пенса на то, что сказанное Уайтом — ложь.
— Ваша?
— Орел.
Сэр Джеффри бросил, монета упала в траву. Уайт нагнулся за ней.
— Решка, — констатировал он с кислой миной, — вам везет…
Британский разведчик знал, что североамериканцы ненавидят проигрывать — даже в таких мелочах, как право нанести первым удар в гольфе.