Но почему именно она?! Почему?!
А почему бы и нет? Предложили — согласилась. Приобщение к элите, твою мать! Пополнение в коллекции острых ощущений. Один раз живем, в этой жизни надо все попробовать. Лучше попробовать и пожалеть, чем не попробовать и потом жалеть.
Найти бы ту тварь, что торгует…
Лихо взяв с места, молодой граф помчался на восток, опасно маневрируя в транспортном потоке. Пробиваясь по улице Константина Рокоссовского [53] , у музея археологии он с трудом разминулся с военным грузовиком, нагло влезшим прямо в транспортный поток. Потом, с визгом шин рванув с места, он вывернул на одну из основных магистралей города — Киевский проспект, названный так, потому что за городом он плавно переходил в дорогу, ведущую прямиком на Киев. Торжествующе крича всеми восемью цилиндрами, разгоряченный итальянский жеребец преодолевал километр за километром, а граф Ежи машинально держал руль и думал совсем о другом. Он думал, что ему делать дальше.
Долетев до съезда на дорогу, ведущую к их фамильному имению, за рекордные семнадцать минут, граф Ежи лихо, в скольжении заправил машину в крутой, стоградусный поворот. Протестующе завизжав колесами, жеребец подчинился насилию, помчавшись дальше уже по совсем другой дороге — узкой и извилистой. Но эта дорога была знакома графу как никому другому, в молодости он учился ездить по ней и даже разбил на ней свой старенький «Фиат». Поэтому граф не только не снизил скорость, но еще сильнее придавил педаль.
Фамильный особняк Комаровских выглядел как любое имение, оставленное без постоянного ухода и попечения хозяев — непрезентабельно. В восемьдесят первом году особняк пытались взять штурмом взбунтовавшиеся, и еще не все следы того кошмара были сглажены с морщинистой поверхности стен. То тут, то там плохо заделанный след от пули. Мрачными громадами, сторожащими покой старинного особняка, стояли ели — Комаровские выращивали особый сорт, голубые ели, первые саженцы которых были пожалованы прадеду еще лично из рук Николая Второго…
Бросив машину у ворот, никуда не денется, а ждать пока откроют, не хотелось, молодой граф вихрем пронесся по посыпанным песком дорожкам парка, по мраморным, ведущим к главному входу ступеням — их было ровно двадцать. Лишь в кабинете — святилище, где имел право находиться только старший мужчина из рода Комаровских, он немного успокоился.
Он не питал никаких иллюзий насчет своей барышни. Все, что их держит вместе, — с ее стороны, по крайней мере, — это секс и опасность. Больше ничего. В каком-то смысле для нее связь с москалем, ненавидимым всем высшим светом Варшавы, — это вызов обществу. Наверное, она по-своему любит его, нельзя же так без любви…
А он? Нужно ли ему всё это?
У графа Ежи в Санкт-Петербурге был друг. Как ни странно, не военный, музыкант из богатой еврейской семьи, уже концертирующий. Он говорил, что в иврите, языке, на котором говорят евреи, есть слова, полный аналог которым в русском языке подобрать очень сложно. Одно из таких слов — леитбазбез, истратился. Истратился — значит, растратил самого себя на мелочи, и когда перед тобой появляется действительно что-то важное и ценное, тебя уже нет, ты пустая оболочка, красивый воздушный шарик, который выпустил весь воздух, и не осталось ничего, кроме сдувшейся резиновой шкурки.
Может быть, он и впрямь истратился?
Граф Ежи, как и многие другие офицеры гвардейских полков, в Санкт-Петербурге пользовался изрядной популярностью. Русский свет никогда не отличался особо пуританскими или стыдливыми манерами, и даже приход новой, староверской императорской династии ничего не изменил. А некоторые новые… средства предохранения от нежелательных последствий близкого общения с противоположным полом и вовсе сделали светскую жизнь веселой и интересной. Дамы высшего света вели нескромные дневники, хвастались перед подругами своими «достижениями», некоторые ставили себе цель переспать со всеми молодыми офицерами того или иного полка и нередко достигали этой цели. Граф Ежи, как и его сослуживцы, никогда не были против этого, наоборот, очень даже за, но сейчас он впервые пожалел об этом. Потому что сейчас — он это чувствовал — он истратился, внутри его не осталось ничего такого, что он мог бы положить на алтарь любви и сказать: это — для тебя. Всё то, что он сейчас отдавал Елене, точно так же он отдавал и десяткам других дам.
Но всё равно он ее любил. И просто так это оставлять не хотел.
Вариантов действий, в сущности, было немного. Первый — выбить из нее правду, кто продает ей наркотики, а потом навестить этого пана. Или паненку, неважно. Граф Ежи даже не подумал обратиться в полицию: как всякий шляхтич, он презирал полицейских и считал, что все проблемы он должен решать сам. Другой вопрос — как выбить, ведь добром она не скажет, а вожжами отхлестать — так она его сама об этом недавно просила.
Нет, добром она не скажет — из принципа. Не захочет, чтобы кто-то лез в ее личную жизнь.
Второй вариант — узнать как-то самому. Проследить, что ли? Граф Ежи не знал, как это делать, но иного выхода у него не было.
С этой мыслью граф Ежи совершил и вовсе несусветное, святотатственное — он открыл ящик письменного стола, который имел право открывать лишь отец. Рука нащупала шкатулку из черного дерева, которую он видел всего один раз, но знал, что там лежит.
В шкатулке лежал роскошный, времен еще второй отечественной войны офицерский короткоствольный «наган» — оружие, оставшееся еще от прадеда. Прадед графа Ежи, лейб-гвардии поручик Влодзимеж Комаровский, в составе гвардейской кавалерии брал Багдад. Оружие это ему вручили уже потом, несколько лет спустя, и вручал его прадеду лично фельдмаршал Корнилов. За заслуги, которые не могут быть поименованы в приказе, — прадед так и не открыл этой тайны никому. Тускло блестела серебряная планка с двуглавым русским орлом, напоминая о героизме былых времен и о старых бойцах, оставивших им величайшую империю в мире. На фоне этого все сомнения и метания вдруг показались молодому графу Ежи такими низкими и недостойными, что ему стало стыдно.
— Прости… — тихо сказал он, пряча «наган» за пояс, — прости, но мне он очень нужен.
Патроны — они лежали рядом, семь отполированных до блеска золотых цилиндриков — он брать не стал, эти патроны старше, чем он. Решил купить в оружейном магазине. Многие любят этот безнадежно устаревший револьвер, и патроны к нему изготавливаются и продаются. Захлопнув шкатулку, он бережно убрал ее обратно. У двери кабинета остановился, подумал, достал револьвер из-за пояса и переложил в карман брюк — туда он лег идеально.
Старый Бронислав ждал его у парадной двери, и губы его дрожали.
— Пан Ежи, я…
— Ты правильно поступил, Бронислав, — перебил его Ежи, — только надо было сказать мне, а не отцу. А теперь дай мне пройти, я спешу.