У вертолета графа Комаровского ждал открытый автомобиль с нижним чином за рулем, его он знал по имени – значит, прислали конкретно за ним. Про разведку нижний чин ничего не знал, просто сказал, что есть приказ доставить поручика Комаровского в крепость.
И хорошо, что не в Петропавловскую.
Поехали – сначала по проселочной дороге, потом выбрались на Ковельскую трассу, ведущую прямиком в пограничную зону. На трассе, несмотря на ночное время, было море машин, из пяти четыре – военные, в колоннах, грузовики снабжения и подтягиваемая за бронечастями пехота, в основном из мобилизованных казаков. Машины стояли – видимо, впереди были проблемы. Пехота выглядела весело, с одной из машин, несмотря на ночь, жарила гитара, на другой играл магнитофон. Сильно пахло тяжелыми, солярными выхлопными газами.
До Брестской крепости прямого хода не было – оказалось, что следует выехать на мост, через реку Мухавец, а там ждет катер, один из тех, что были мобилизованы для нужд военного ведомства. Катер ходил до самой крепости, внутри крепостного вала был причал. И по этой дороге – до моста – тоже были машины, только на сей раз они медленно, но двигались.
На причале графа Комаровского ожидал не кто иной, как то ли помощник, то ли адъютант самого Раевского аж в генеральской форме, причем парадной, а не полевой. На фоне не слишком-то презентабельной обстановки крепости выглядело это дико.
– Поручик лейб-гвардии Польского Гусарского полка Комаровский? – спросил генерал, глядя на него так, как будто он был в чем-то виноват.
– Так точно.
– Извольте следовать за мной.
Пройдя коридором одного из крепостных зданий, они вошли в комнату, где была сложена... военная форма! Самая разная!
– Извольте привести себя в порядок, поручик, и подготовиться к аудиенции. Гражданское можете оставить здесь, заберут.
Форма и в самом деле была самая разная – как специально.
– Э... господин генерал, я не вижу тут формы моего полка.
– Господин поручик, не до этикета! – раздраженно произнес генерал. – Это для офицеров, прибывающих с передовой в ненадлежащем виде. Извольте выбрать себе форму любого гвардейского полка, соответствующую вашему чину и росту. Времени нет совсем.
Поручик молча стоял и смотрел на генерала. Форму чужого полка надевать не следовало, и оба они это знали.
– Всесвятой Господь! Если желаете предстать перед господином министром в таком виде – извольте! Приведите себя хоть в какой-то порядок, вон там есть щетка и кельнская вода!
Кельнская вода, eau de cologne, – но ни одной нормальной марки, приличествующей лейб-гвардейскому офицеру и потомственному дворянину, представлено в числе имеющихся не было. Все как на подбор – с резким и навязчивым запахом, долженствующим заглушить окопную вонь и амбре от спиртного. Потому граф Комаровский решил воспользоваться самым слабым из всех, и то в минимальной степени. Увы, на косметические процедуры за последнее время времени у него не оставалось.
Генерал-фельмаршал граф Константин Раевский оказался иным, нежели его изображали на портретах, – намного старше, с совершенно седыми бакенбардами, с неухоженными, длинными седыми волосами, находящимися в совершеннейшем беспорядке. Он сидел в большой, с голыми каменными стенами комнате, небрежно, по-кавалерийски накинув на плечи мундир, и пил горячий чай из вместительной керамической кружки. Перед ним на бильярдном столе размещалась карта, с одной стороны придавленная, как и положено, свинцовыми грузиками в форме гробов, а с другой – небрежно положенным на край карты длинноствольным «маузером». Чуть в стороне был еще один стол, с бутылками шампанского «Кристалл-Роедер», очень дорогой маркой, которую подавали к столу в Зимнем и которую предпочитали офицеры большинства гвардейских полков, бутылок было ни много ни мало целых семь. У стола сидел усатый чернявый мужчина средних лет, в штатском, там же был выключенный ноутбук.
Будь это в другое время и при других обстоятельствах, граф Ежи чувствовал бы смущенность, растерянность от того, что его изволил вызвать к себе сам военный министр. Кто он, поручик пусть и лейб-гвардии, с далеко не лучшей репутацией, и кто его пригласил – министр и родственник Государя. Но за прошедшее время он такого навидался... что ему уже было все равно.
– Ваше Высокопревосходительство, господин министр, поручик лейб-гвардии Польского Гусарского полка, граф Ежи Комаровский по вашему приказанию явился! – по полной форме представился он, потому что не знал, как себя вести в присутствии высокой особы, тем более будучи одетым столь неподобающим образом.
Фельдмаршал с шумом втянул из кружки последние остатки чая, потом тяжело поднялся, протопал куда-то в глубь комнаты, в темноту – и вернулся с бутылкой «Шустовской», поставил ее прямо поверх карты. Штатский подсуетился, поставил два стакана, потом, повинуясь взгляду министра, достал еще один. Министр разбулькал драгоценную влагу – себе прямо в кружку, потом по стаканам. Подозвал графа Ежи, третий стакан отставил далеко в сторону, за пределы карты.
Мертвым... Старая традиция, возникла она в период Второй Отечественной: собираясь после боя, офицеры и нижние чины всегда наливали на один стакан больше, чем присутствовало людей. Такова война.
Хватили – шустовская всегда пилась довольно тяжело, забористо, не то что смирновка. Хватило по голове мягко, но сильно, слезы навернулись на глаза – министр пил армейскую, шестидесятиградусную. Осушив кружку до дна, министр со стуком поставил ее туда, где кроваво краснела на карте Варшава.
– Бес бы разорвал... – с ненавистью произнес старый министр, глядя то ли на карту, то ли на кружку, – ну, не живется людям спокойно.
Раевский убрал кружку с карты, и на том месте, где она стояла, появился прозрачный круг – он примерно соответствовал позициям, на которые должна была выйти русская армия при окружении Варшавы. Штурм города планировался только в самом крайнем случае – рассчитывали уговорить его защитников сдаться.
– Твой отец...– министр всхрапнул отчего-то, как лошадь, оперся на стол, – твой отец, поручик, был не патриотом России. Он был патриотом Польши. Он считал, что единое целое лучше малого куска. Он считал, что порядок лучше рокоша. Он никогда не скрывал своих взглядов, что любит не Россию, а Польшу. Когда Государь, многие лета ему, назначал его командующим... давно это было, он ему так ведь потом в лицо и сказал. Государь в госпитале его навещал... он и сказал: эти раны не за Россию, эти раны – за Польшу.
Стоять у стола с картой, да тем более после кружки шустовской, было тяжело, и министр прошагал к своему креслу.
– Детали тебе... Дро Арташесович доведет, слушай его. Армия теперь за тебя отвечает, потому что отец твой погиб на боевом посту. Если захочешь в академию поступать... обращайся ко мне, лично рекомендацию дам.
Голова министра начала клониться вправо, почти незаметно, но неотвратимо, штатский поймал взгляд графа Ежи, показал на дверь. Тот понял, вышел, аккуратно закрыл за собой. Через минуту появился и штатский.