— На свой аэродром гонят, поняли, что мы пустые, — хрипло сказал Степанов.
— Похоже, что так. Только я сомневаюсь, что долетим. Левый мотор вот-вот заклинит, уже дымит. Слушай, бортстрелок, а что у нас с рацией?
— В начале боя еще разнесло, так что связи нет, — откликнулся он.
— Понятно. Жопа, значит.
— На их аэродром я идти не хочу! — решительно заявил Никифоров.
— Да, а я хочу? Смотри, как нас эскортируют. Целых восемь «мессеров». Думать надо.
— Да что тут думать?! Прыгать! — выдал предложение Степанов.
— Да какое там. Со злости в воздухе расстреляют, — отмел я этот вариант.
— Смотри-ка, справа к нам один подлетел, что-то руками показывает, — вдруг сказал стрелок.
Повернувшись в ту сторону, я увидел, что «ганс» с улыбкой показывает на нас и на землю.
— Вот гад, еще и издевается! — возмутился особист.
Вспомнив так некстати «Хроники пикирующего бомбардировщика» и подивившись похожести сюжета, я сделал то же самое, что и пилот в кино. Показал на себя, на землю, потом фигу немцу. Ухмыльнувшись, тот ушел вверх.
Перед глазами продолжали стоять кадры из фильма, как летчики, которых привели на немецкий аэродром, бросили свою «пешку» на самолеты врага.
Но я не такой. Эти парни — настоящие герои, да, это так. Но я другой и погибать не хочу. Я врага хотел бить и жить. Да, жить, и сейчас судорожно искал выход из создавшейся ситуации.
Прибавив газу поврежденному движку, отчего он затрясся и задымил сильнее, я крикнул, как только мотор выбросил густой клуб дыма и появились языки пламени:
— Парни, есть идея! Держитесь крепче, мы пада-а-а-е-е-ем!
Летели мы на тысяче метров, поэтому мне пришлось использовать все свое искусство, чтобы вывести «пешку» из штопора на пятидесяти. Сбив носом верхушку березы, просевшая машина, ревя одним мотором, понеслась над лесом. Место для посадки, которое я разглядел, с высоты выглядело зеленым лугом у реки.
Выпустив закрылки, убавил газ и стал планировать, сбрасывая скорость. До опушки, где находился луг, оставалось метров сто, когда Степанов крикнул:
— Немцы с двух сторон заходят!
В это время лес кончился и под нами появилась сочная зеленая трава луга.
Отдав штурвал от себя, опустил «пешку» пузом на траву. Корпус затрясся на кочках так, что щелкали зубы. Справа и слева от нас в фонтанах грязи врезались снаряды пушек, несколько попали в левое крыло. Луг оказался заболоченной частью реки, и мы, разбрызгивая воду и куски торфа, неслись по ней, скользя на брюхе. Немцы после промаха ушли в набор высоты, чтобы снова атаковать. Похоже, мы сильно их разозлили.
— Держитесь, берег!!! — заорал я и уперся ногами в приборную панель. Было тесно и трудно, но управился за какие-то секунды.
В это время «пешка», проскочив болото, вылетела на открытую воду, подняв большой бурун, форсировала стометровую речку, врезалась в противоположный берег и взлетела по четырехметровой пологой песчаной круче наверх. Где и замерла хвостом в воде. Посмотрев на толстый ствол дуба, росшего в полуметре от разбитого носа бомбардировщика, я быстро скомандовал:
— Покинуть машину!
Сзади завозился особист и послышались щелчки пряжек. А вот у меня одну, похоже, заклинило.
— Твою мать!!!
— Что? — спросил Никифоров, откидывая фонарь.
— Ремень, бл…! О! Есть, отстегнул! — Я одним рывком вывалился из кабины на крыло, но не удержался на нем, а скользнул вниз и покатился по круче в воду. Когда вынырнул, ища дно ногами, увидел катящегося прямо на меня особиста. Рядом послышался шум падения — Степанов тоже выбрался из дымящейся машины.
— Ныряем, «мессеры» заходят! — успел я крикнуть обеим головам.
Пропитавшийся водой парашют резко потяжелел и стал тянуть меня на дно, пришлось его срочно скидывать. И как раз в это время послышались оглушающие удары по железу и по воде.
Оттолкнувшись от дна, я добрался до берега. Рядом отфыркивался Никифоров, а вот Степанова видно не было. Пришлось нырять за ним.
Повезло: рука сразу опустилась на его плечо, осталось только покрепче вцепиться в гимнастерку. Рывком приподняв сержанта над водой, мы с Никифоровым вытащили Степанова на берег, где он судорожно выплевывал воду, которой успел наглотаться. Подхватив его под руки, мы поднялись на кручу и скрылись среди деревьев.
— Скидывай парашют, он из-за него тяжелей стал в два раза.
Освободив сержанта от намокшего парашюта, мы присели кто где стоял. Степанов, продолжая тяжело дышать и кашлять, проговорил:
— Спасибо… вам! Я уж… думал… все, отлетался…
— Да не за что. Блин, все промокло! — расстроенно сказал я, вынимая все бумаги и раскладывая их, чтобы просушить. Достав заодно шоколад, я одну плитку убрал, а остальные две разделил. Одну нам с особистом пополам, другую — Степанову.
— Ешь-ешь. Ты и так на ногах еле стоишь. Сейчас побегать придется, силы нужны будут, — сказал я, заметив, что он хочет отказаться от большей доли.
Закончив с вещами, принялся стягивать с себя одежду, бормоча:
— Хотел ведь сегодня искупаться сбегать, но никак не думал, что это произойдет так.
На относительное приведение себя в порядок у нас ушло минут пять: раздеться, отжать одежду, назначить ее условно сухой и натянуть опять. И пожалеть об оставшемся в сожженном немцами самолете НЗ…
— Уходить надо. Наверняка наземным войскам сообщили о нас.
«Хотя сейчас не середина или конец войны, могут и рукой махнуть. Но все равно лучше перебдеть!»
— Ну как вы? Бежим? — спросил я, укладывая вещи обратно в планшет и карманы.
— Ты куда? — с подозрением поинтересовался Никифоров, заметив, что я собираюсь бежать на запад.
— Туда.
— Нам в противоположную сторону надо. На восток.
— До фронта шестьдесят километров пехом топать? Да ну, товарищ политрук! Тут до немцев километров восемь осталось. До аэродрома, я хотел сказать.
— У тебя есть какое-то предложение? — нахмурившись, спросил особист.
— Ну да! Идем на аэродром, выбираем самолет, который готовится к взлету, и…
— Думаешь, получится?
— Год назад «мессер» у них угнал, и ничего, стреляли, конечно, вслед… Да ладно, давно это было.
Сказал я это не просто так. В санчасти давно уже обдумывал, за кого себя выдать — за советского-то не получится. Из-за незнания жизни в это время спалюсь на мелочах. Поэтому оставался единственный выход — эмигрант из Франции, благо по-французски балакаю чисто. Сирота, родители погибли во время бомбежки при захвате немцами Франции. По мелочам еще не продумывал, но основную версию выработал и даже заучил. Но главный ответ — родители погибли, сирота, начал новую жизнь, про старую не спрашивайте, не скажу. Где-то так.