Перед выделенной «капитану» палаткой был навес из маскировочной сетки, в теньке стояли складные стулья, стол, а на столе – пиво, котелок с заправленной мясом гречкой и сушеная рыба. Маугли ел. Уже давно. И куда в него лезет? Данила же, убедившись, что их не подслушивают, делился с Пряниным опасениями. Тот советовал:
– Ты, главное, делай вид, что не твоя информация устарела, а генерал не в курсе последних кадровых перестановок. Якобы ты только что из Москвы. Все равно наладить радиосвязь из лагеря с покровителями вряд ли возможно, а значит, указания группировка получает в письменном виде.
– Это ты откуда такое знаешь?
– А думаешь, в научном мире все по-другому? У нас, Данила, плетутся такие интриги – Шекспир отдыхает! Опять же удостоверение при тебе. Что просроченное – не важно, никто на такие мелочи внимания не обращает. И фамилия. Удачное родство в любой ситуации открывает двери, а что твой батюшка на МАС работает, последний хамелеон знает.
Данила закурил. Пиво, что ли, в голову дало? Мир будто немного выцвел, давило на уши, будто гроза вот-вот начнется. Он посмотрел вверх, но сквозь маскировочную сетку просвечивало безупречно голубое небо.
– Доцент, тебе на уши не давит?
Прянин не ответил, и тогда Данила посмотрел на него.
Доцент валился на бок – плавно, как в замедленном кино. Лицо его было серо, а глаза закатились. Сердечный приступ?
Через тело будто прошел электрический импульс, волосы встали дыбом, и Астрахан понял: Всплеск. По синему небу побежала рябь Московского сияния, воздух задрожал и зазвенел. Данила вскочил и, подхватив Прянина, уложил его на утоптанную землю. Маугли прислушивался и присматривался с интересом – его, как и Данилу теперь, Всплеск не брал.
По всему лагерю люди падали в обмороки, стонали и корчились.
Данила стоял посреди этого и ощущал Всплеск как дыхание Глуби. Так в горах чувствуешь запах далекого штормового моря – ясный, тревожный.
Сектор показывал свою власть над людьми. Сектор накрывал свою территорию частой сетью. Сектор жил.
Данила проверил, дышит ли Доцент. Маугли прикрыл глаза, прислушиваясь к Сектору, и пробормотал, почти не разжимая губ:
– Сердце изменилось.
* * *
После Всплеска долго очухивались. Прянин пил сердечные капли, Данила делал вид, что валялся вместе со всеми и ничего не помнит. Про изменения в Глуби он решил сказать Прянину позже. Зато было время все обдумать в спокойной обстановке. Надо встретиться с генералом, посмотреть, что за человек, и, если не удастся убедить его напасть на вольных, действовать самому.
Тимофей Кукушкин выглядел обеспокоенным: Всплеск отключал всю электронику, и неизвестно было, нормально ли едет в лагерь генерал Брут.
Гарнизон группировки «Герб» вмещал в себя сотни две-три бойцов: за ровными рядами палаток работали полевые кухни, подметал вытоптанную землю рядовой в застиранной камуфляжной форме, под навесами дремала техника – грузовики и даже один БТР, надежно охранялся бдительными бойцами склад боеприпасов.
Данила прошелся по гарнизону и понял: поселение задумывалось как временное, однако разбили лагерь уже довольно давно, наверное, в начале весны. Зимовать в таких условиях невозможно, а под постоянную ставку легче переоборудовать заброшенную деревню или воинскую часть.
Логично было предположить, что Брут, или кто там у них самый главный, имел в этих местах какой-то интерес. Уж не Картографа ли выслеживал?
Спросить у Кукушкина напрямую – значило выдать себя с головой. А в дедукции Данила Астрахан никогда не был силен. Пришлось обратиться за помощью к болезному Прянину.
Доцент наморщил бледный, в испарине, лоб:
– Понятия не имею, уж извини. Даже предположить ничего не могу.
Он лежал в палатке, на раскладушке, под простыней, и, кажется, наслаждался плохим самочувствием: никуда идти не надо, хорошо, тенек, насекомые не зажирают, Маугли рядом – молчаливый, прям мальчик-зайчик, а не малолетний абориген с дурным характером.
– Но вряд ли это был Картограф, Данила. Если бы гербовцы знали, где он живет, давно бы его забрали, не доводя до столкновения с людьми Мародера. Логично предположить, что здесь их задержало нечто другое…
До вечера оставалось всего несколько часов, а Данила все еще понятия не имел, что ему делать и как заставить гербовцев отбить у вольных Картографа. И уж тем более – как его потом заполучить. А еще беспокоили слова Маугли про то, что Сердце Сектора изменилось. Туда ушли отец, Шейх и Марина. Не связано ли одно с другим?
Зная способность папочки изгадить любое благое дело, можно быть уверенным: связано.
А значит, чем быстрее Данила найдет отца, тем лучше для всех: и для самого Данилы, и для Марины. И возможно, для всего человечества.
А помочь в этом способен только один человек – Картограф, которого забрали Вольные.
* * *
В лагере «Герба» лихорадочно наводили порядок: мели, драили, чистили, выравнивали, жарили и парили; метался, выпучив глаза, Кукушкин, а Данила слонялся между палаток и старался думать. Наконец он остановился на варианте «там посмотрим», он же – «живы будем – не помрем». Короче, положился на русский «авось».
На закате в лагерь вкатил тюнингованный «Жигуль» (такому Всплеск не страшен, нет в нем электроники, нечему ломаться) с командиром Брутом на борту.
Данила присутствовал при встрече: стоял рядом с потеющим Кукушкиным в окружении гербовцев. Прянину и Маугли он на всякий случай велел, если начнется шумиха, уходить из лагеря. Мальчишку, порождение Сектора, командиру «Герба» показывать точно не стоило.
Брут оказался высоким, немного полным, широкоплечим пятидесятилетним мужиком со сложением бывшего борца. Только вот лицо подкачало: умное, с выдающимся вперед подбородком и горбатым тонким носом. Темные глаза пристально смотрели из-под мохнатых бровей.
Командир тут же заметил нового человека, но ничего не сказал и прошел в палатку дежурного. Кукушкин – следом, Данила – за ним. Тимофей зыркнул, но возразить не решился. Брут уселся в складное кресло, взял со стола заготовленную кружку кваса:
– Докладывай, Тим.
– За время вашего отсутствия никаких чрезвычайных происшествий не было! – отрапортовал Кукушкин и снова зыркнул на Данилу.
Дальше тянуть было нельзя.
– Разрешите обратиться, товарищ генерал!
– Да какой я генерал, – махнул рукой Брут, – никогда не служил. Обращайтесь.
– Даниил Астрахан, – он вспомнил совет Прянина насчет нужного родства, – капитан МАС. Руководитель диверсионной группы.
Лицо Брута стало холодным.
– В чем дело, капитан? Что вы здесь забыли? С каких пор МАС лезет в наши дела? Я думал, мы достигли договоренности.
Ого. Даже ого-го! Данила думал, что МАС контролирует гербовцев, однако ошибся. Реакция восторженного Кукушкина на «корочки» – просто влюбленность в армию отдельно взятого человека. Нужно было срочно переигрывать.