В разговорах немецкой элиты чувствовалась неуверенность. Все продолжали делать вид, будто все хорошо, однако понемногу на восток потянулись автомобили. Первыми, конечно, тронулись с места самые богатые. Их целью была Германия. Однако гитлеровские посты, стоявшие на дорогах, разворачивали назад автомобили, пассажиры которых не имели специальных пропусков.
В соборе, несмотря на далекую бомбежку, проходила вечерняя служба. Исповедь составляла необходимую ее часть.
Курт вошел в храм и увидел, как викарий скрылся в исповедальне – небольшой кабине, стоявшей у стены.
Мейер бросил взгляд на прихожан и спокойно занял очередь на исповедь. Лишние уши не должны были здесь его услышать. Очередь медленно двигалась…
Подойдя к исповедальне, Курт опустился на колени.
– Слушаю тебя, сын мой, – раздался изнутри голос викария.
– Мои грехи перечислены здесь, – произнес Курт и просунул в узкую щель под дырчатой перегородкой конверт.
Внутри конверта была фотография – он, Менгеле и генерал Отто фон Данциг.
Викарий, раскрыв конверт, посмотрел на фотографию.
– Отпускаю тебе грехи, сын мой, – произнес викарий, просовывая в щель что-то. Курт увидел, что это бланк, на котором было написано: «Предъявитель сего является бойцом Сопротивления», внизу стояла подпись генерала де Голля.
– Спасибо, святой отец, – с чувством произнес Курт. Он аккуратно спрятал документ в пиджак.
Снова раздался глухой голос викария:
– А им никогда не отпущу… – Присмотревшись, Курт заметил, как викарий в исповедальне указывает пальцем на изображения Менгеле и генерала Данцига.
Мейер вздохнул и поднялся. Отойдя от исповедальни, он обернулся к алтарю, делая вид, будто крестится, а затем направился к выходу. У двери он нос к носу столкнулся с Адель, но девушка отвела взгляд, будто они никогда не были знакомы.
Художник по имени Шарль – тот самый, который работал на Монмартре рядом с Клодом, стоял у мольберта и ласковым взглядом рассматривал Адель. Дело происходило в мастерской Шарля, на улице Милан, совсем недалеко от того места, где Шарль рисовал прохожих. Девушка сидела в кресле.
– Надо бы тебе раздеться, Адель, – озабоченно произнес художник. – Иначе я не смогу объяснить твое нахождение здесь…
– Вы кого-то ожидаете? – спросила она.
– Да. За картиной вот-вот должен зайти клиент.
На мольберте был установлен чистый лист бумаги, к углу мольберта прикреплена маленькая фотография. С фотографии улыбались трое мужчин: двое – в форме, третий – в гражданской одежде. Эту фотографию Курт Мейер принес викарию в исповедальню.
Смешав краски, Шарль мазнул кистью и бросил внимательный взгляд на фотоснимок доктора Менгеле. Он рисовал его портрет.
– Уважаемый Шарль, если к вам кто-то заявится, я успею раздеться, – раздался игривый голос Адель. – Не волнуйтесь. Во имя победы я готова на все.
Художник был так занят работой, что не обратил внимания на ее слова.
Адель, коротая время, рассматривала убранство мастерской. Стены были украшены видами Парижа, картины как бы заменяли окна. Еще больше работ Шарля стояло на полу, прислоненные одна к одной. Мебели в комнате мало, за исключением старой койки, весьма аккуратно застеленной, двух обшарпанных стульев, на одном из которых сидела Адель, и стола, уставленного разноцветными баночками с красками.
Быстрыми уверенными мазками художник изобразил Менгеле. Вдруг он встал, подошел к стене и выбрал картину из стопки. Вернулся к мольберту.
– Что это? – полюбопытствовала девушка.
– Нравится? – Шарль развернул картину так, чтобы видела девушка, и подмигнул.
Та прыснула со смеху.
– Это что же, я?
Картина изображала обнаженную натурщицу. Нарисована девушка была так, что отсутствовали любые признаки, характеризующие лицо конкретного человека.
– Конечно, ты, милая, – улыбнулся художник. – Для всех молоденьких девушек у меня подготовлена одна картина… Как прикрытие…
Адель совсем развеселилась.
– Готово! – наконец произнес Шарль.
Девушка встала, расправила складки платья и подошла к мольберту.
– Хорошая работа, – произнесла Адель.
– Ничего себе, похоже… – Шарль улыбнулся. – Впервые употребляю это слово как высшую характеристику своей работы!.. «Кислотную мину» тоже не забудь… – добавил он, когда Адель собралась уходить. – И будь с ней осторожна.
Он подал девушке сверток…
Курт и Адель прохаживались по дорожке Люксембургского сада и неспешно разговаривали.
– Можно использовать вашу рацию? Мне надо передать сообщение.
– Ничего не получится. У нас маломощный передатчик. Для увеличения мощности мы использовали антенну на соборе. Сейчас это невозможно. И за передатчиком следят.
– В таком случае устройте мне встречу с вашим командиром…
– К кем?
– С командиром вашего подполья. Надо посоветоваться.
– Я постараюсь… – серьезно ответила девушка.
Бросив еще пару ничего не значащих фраз, они разошлись по разным аллеям.
Тускло горела коптилка. Широкоплечий бородатый человек сидел у стены. Перед ним стояла Адель.
– То, о чем он просит, никак невозможно, – произнес мужчина.
– Почему? – спросила Адель.
– Мы не станем рисковать. Персональная встреча не входит в наши планы.
– Он очень хотел встретиться с полковником Роль-Танги.
– В этой встрече нет необходимости. Скажи ему, что встреча произойдет позже. Во время восстания. У нас уже все практически готово. Разве что мы перенесем сроки на пару дней. Нам не нужна помощь.
– Хорошо. – Адель поднялась. – Мне можно идти?
– Разумеется.
Адель ушла. Она не знала, что капитан Франсуа Паррон, с которым она только что разговаривала, был принципиально против встречи двух коммунистов – советского разведчика, а ведь он не мог не быть коммунистом, и полковника Анри Роль-Танги.
Паррон придерживался слов генерала де Голля о том, что власть нужно держать в своих руках и не слишком допускать влияния СССР на развитие событий во Франции.
Солнце заглядывало в окна мансарды. Адель встала из-за стола и, подойдя к окну, распахнула створки настежь.
– Какая красота, посмотрите только! – воскликнула она. Привстав на цыпочки, она протягивала руки в окно, к солнцу.
Они сидели за столом – хозяйка мансарды и Серафим Никольский. Знаменитый провокатор не понимал поведения красотки. Они встретились на улице, и она буквально затащила его к себе. Но здесь поведение Адель изменилось. Она то давала ему зеленый свет, то осаждала в самый интересный момент. Ботун не любил такого поведения девиц, считая, что девушки набивают себе цену.