«Так вот что значили его слова о начавшихся неприятностях», – подумал тогда Николай.
Бунин положил руки на крышку рояля и уткнулся в них лицом.
«Отец, хорошо, ты не можешь подсказать, что мне делать. Наверное, вам, мертвым, это запрещено. Но ты же знаешь, что произойдет завтра, через неделю, через год… Не может быть, чтобы там этого не знали. Просто дай мне знак, что на этот раз все обойдется и хуже уже не будет. Мне хватит и этого. Я прошу, отец!»
И тут… то ли Николай чуть налег на рояль, то ли пересохшая доска деки выгнулась, то ли и впрямь покойный медвежатник отыскал дорогу с того света и подал знак, но в ночной квартире зазвучала струна. Низкий, густой и тревожный звук плыл в сумерках.
– Что? Где? – послышался испуганный голос Светланы из спальни.
Николай бросился туда. Света сидела на двуспальной кровати, обхватив колени руками, и неподвижным взглядом смотрела в стену, на которой проступал перекошенный крест – тень от оконной рамы.
– Ты у меня дома. Все хорошо. Помнишь, я вез тебя на такси, потом мы спустились в метро. Ты помнишь это? Помнишь, как заснула?
Света повернула голову, резко, как поворачивают птицы.
– Я помню все, – тихо сказала девушка, – я все видела и понимала, но была словно заморожена… Что это звучит?
– Рояль. Так бывает, струна зазвучала сама по себе…
– Ми контроктавы, – произнесла Света.
– Да, точно, ми.
Бунин всматривался в ее глаза – все ли в порядке с психикой? Он понял, что сейчас не сможет ей рассказать о смерти Железовского. Ведь дед был для нее единственным родным человеком на свете.
– Я видела, как убили моего деда, – погасшим голосом проговорила Светлана, – и ты видел. Ты же не слепой? Да?
– Я ничего не мог сделать. И Карл не мог. И ты не могла.
Девушка нервно засмеялась, но смех был коротким, почти тут же оборвался.
– Сколько я спала?
– Не знаю… – растерялся Бунин, – часов восемь, десять…
– Мне казалось, что больше, будто неделя прошла, я спала и во сне плакала, рыдала. Ты слышал? – Она вскинула голову, и Николай увидел, что ее глаза почти сухие. – Как все было, ты знаешь?
– Всего не знает никто, – он скользнул рукой по подушке, та была насквозь мокрая, хотя ни одного всхлипа за день он не услышал.
– Принеси попить, – попросила Светлана.
Девушка сжала зубами край стакана и жадно глотала воду, затем отдышалась.
– Расскажи мне все, как было, – попросила она, – только не останавливайся.
Светлана опустила голову Николаю на колени. Он положил ей на лоб ладонь и принялся рассказывать все, что знал, видел, услышал… Девушка то и дело вздрагивала, потом слезы покатились у нее из закрытых глаз. Ее уже била дрожь, сотрясали судорожные всхлипы. Но стоило Бунину замолчать, как она крепче обнимала его и просила:
– Говори, не молчи…
И он рассказывал, скоро ему уже казалось, что это он сам, а не пацаны Карла бегал по крышам, видел лежащего на оцинкованной жести человека в черной маске. Ему чудилось, что это его, а не законного возносит обшарпанный лифт и за мутным стеклом лифтовой шахты постепенно открывается улица – из конца в конец…
Рука Светланы наткнулась на рукоятку пистолета, заткнутого за брючный ремень Бунина, и замерла. Только сейчас Николай сообразил, что так и не вытащил «волыну», предложенную ему Карлом, даже в «Лондон» с ней бегал.
– Я думал… если придется стрелять… Не думай о нем, он не пригодился… – Бунин вытащил тяжелый «ТТ» и бросил его на простыни – продолжал говорить.
Он гладил девушку горячей ладонью по жестким неподатливым волосам не так, как делал бы это мужчина, скорее гладил, как мать, успокаивающая испуганного ребенка. Бунин не заметил, как сам уснул, прижимая к себе вздрагивающую Светлану…
Он проснулся от яркого утреннего солнца, пронизавшего все пространство спальни, вспыхивающего миниатюрными радугами на фигурном зеркале трельяжа, возвышавшегося над туалетным столиком. Трельяж принадлежал погибшей матери Николая, она подолгу сидела за ним в те дни, когда отец мог появиться дома.
Сидела подолгу, но заметить потом и понять, что именно происходило с ее глазами, лицом, было невозможно. Случалось настоящее волшебство, мать становилась молодой, глаза делались больше, чуть менялся их разрез, морщинки возле них бесследно исчезали. Пользоваться косметикой она умела так, что непосвященному казалось, будто над ее лицом никто, кроме природы, и не трудился.
Но теперь Бунин жил один. Трельяж и туалетный столик в мужской спальне – вещи почти бесполезные, особенно если хозяин выдает себя за слепого. Но у Бунина рука не поднималась избавиться от них. Даже баночки с кремами, тюбики с тушью, цилиндрики помад и пудра до сих пор покоились в выдвижном ящичке столика.
Сегодня, озаренная солнечным светом, за столиком сидела Светлана, в руке она держала пистолет и сосредоточенно его рассматривала, даже голову не повернула, когда ее окликнул Бунин:
– Ты в порядке?
Николай, боясь спугнуть девушку, подошел к ней и забрал «ТТ»:
– Осторожно, он заряжен. Как ты?
– Как видишь. – От вчерашней растерянной, убитой горем девчонки не осталось и воспоминания – взгляд сделался злой и решительный, ее сухие губы, выронив два коротких слова, тут же плотно сжались.
Бунин даже растерялся, не зная, как себя вести.
– Я сейчас уйду, – сказала она, – спасибо, что пытался вчера помочь.
– Куда и зачем? – Николай положил ей на плечо руку, но Светлана тут же сбросила ее.
– Сперва в милицию. Потом в морг. Я должна забрать деда, похоронить его, – уверенности в себе хватило ненадолго, во взгляде промелькнула растерянность.
– Ты права, но давай подумаем. – Бунин присел на корточки, взял ее руки в свои, на этот раз девушка словно и не заметила прикосновения.
– Я уже подумала.
– Ты хочешь похоронить деда, но тело тебе сейчас не отдадут. Экспертиза займет много времени – несколько дней.
Светлана прикрыла глаза, губы ее дрогнули, а Николай продолжал:
– В милицию тебе идти нельзя. Во всяком случае, сейчас.
– Дед всегда учил, что законопослушный человек, если случается беда, идет не к блатным, а в милицию.
– Но сам пошел к Карлу, – напомнил Николай.
– И его убили…
– Если бы твой дед обратился к ментам, убили бы тебя. – Жесткость оправдала себя, и Бунин продолжал наседать на Свету: – Карл тебя спасал, поставив на кон свой авторитет. Ты даже представить себе не можешь, чем он рискует. А ты хочешь его сдать.
– Я никого не хочу сдавать. Я хочу, чтобы нашли убийцу, я хочу похоронить деда, я хочу увидеть его.