– Пользуется всеобщим уважением.
– Он хорошо воспитан?
– Это один из самых достойных людей, которых я знаю.
В продолжение всего этого разговора Валентина не проронила ни слова.
– В таком случае, сударь, – после краткого размышления сказала г-жа де Сен-Меран, – вам надо поторопиться, потому что мне недолго осталось жить.
– Вам, сударыня! Вам, бабушка! – воскликнули в один голос Вильфор и Валентина.
– Я знаю, что говорю, – продолжала маркиза, – вы должны поспешить, чтобы хоть бабушка могла благословить ее брак, раз у нее нет матери. Я одна у нее осталась со стороны моей бедной Рене, которую вы так скоро забыли, сударь.
– Вы забываете, сударыня, – сказал Вильфор, – что этой бедной девочке была нужна мать.
– Мачеха никогда не заменит матери, сударь! Но это к делу не относится, мы говорим о Валентине; оставим мертвых в покое.
Маркиза говорила все это с такой быстротой и таким голосом, что ее речь становилась похожа на бред.
– Ваше желание будет исполнено, сударыня, – сказал Вильфор, – тем более что оно вполне совпадает с моим, и как только приедет господин д’Эпине…
– Но, бабушка, – сказала Валентина, – так не принято, ведь у нас траур… И неужели вы хотите, чтобы я вышла замуж при таких печальных предзнаменованиях?
– Дитя мое, – быстро прервала старуха, – не говори об этом, эти банальности только мешают слабым душам прочно строить свое будущее. Меня тоже выдали замуж, когда моя мать лежала при смерти, и я не стала от этого несчастной.
– Опять вы говорите о смерти, сударыня! – заметил Вильфор.
– Опять? Все время!.. Говорю вам, что я скоро умру, слышите! Но раньше я хочу видеть моего зятя; я хочу потребовать от него, чтобы он сделал мою внучку счастливой; я хочу прочитать в его глазах, исполнит ли он мое требование; словом, я хочу его знать, да, – продолжала старуха, и лицо ее стало страшным, – я приду к нему из глубины могилы, если он будет не тем, чем должен быть, не тем, чем ему надо быть.
– Сударыня, – возразил Вильфор, – вы должны гнать от себя эти мысли, это почти безумие. Мертвые спят в своих могилах и не встают никогда.
– Да, да, бабушка, успокойтесь! – сказала Валентина.
– А я говорю вам, сударь, что все это не так, как вы думаете. Эту ночь я провела ужасно. Я сама себя видела спящей, как будто душа моя уже отлетела от меня; я старалась открыть глаза, но они сами закрывались; и вот – я знаю, вам это покажется невозможным, особенно вам, сударь, – но, лежа с закрытыми глазами, я увидела, как в эту комнату из угла, где находится дверь в уборную госпожи де Вильфор, тихо вошла белая фигура.
Валентина вскрикнула.
– У вас был жар, сударыня, – сказал Вильфор.
– Можете не верить, но я знаю, что говорю; я видела белую фигуру; и словно господь опасался, что я не поверю одному зрению, я услышала, как стукнул мой стакан, да, да, вот этот самый, на столике.
– Это вам приснилось, бабушка.
– Нет, не приснилось, потому что я протянула руку к звонку, и тень сразу исчезла. Тут вошла горничная со свечой.
– И никого не оказалось?
– Привидения являются только тем, кто должен их видеть; это был дух моего мужа. Так вот, если дух моего мужа приходил за мной, почему мой дух не явится, чтобы защитить мое дитя? Наша связь, мне кажется, еще сильнее.
– Прошу вас, сударыня, – сказал Вильфор, невольно взволнованный до глубины души, – не давайте воли этим мрачным мыслям; вы будете жить с нами, жить долго, счастливая, любимая, почитаемая, и мы заставим вас забыть…
– Нет, нет, никогда! – прервала маркиза. – Когда возвращается господин д’Эпине?
– Мы ждем его с минуты на минуту.
– Хорошо. Как только он приедет, скажите мне. Надо скорее, скорее. И я хочу видеть нотариуса. Я хочу быть уверенной, что все наше состояние перейдет к Валентине.
– Ах, бабушка, – прошептала Валентина, прикасаясь губами к пылающему лбу старухи, – я этого не вынесу! Боже мой, вы вся горите. Надо звать не нотариуса, а доктора.
– Доктора? – сказала та, пожимая плечами. – Я не больна; я хочу пить, больше ничего.
– Что вы пьете, бабушка?
– Как всегда, оранжад, ты же знаешь. Стакан тут на столике; дай мне его.
Валентина налила оранжад из графина в стакан и передала бабушке с некоторым страхом, потому что до этого самого стакана, по словам маркизы, дотронулся призрак.
Маркиза сразу выпила все.
Потом она откинулась на подушки, повторяя:
– Нотариуса! Нотариуса!
Вильфор вышел из комнаты. Валентина села около бабушки. Она, казалось, сама нуждалась в докторе, которого она советовала позвать маркизе. Щеки ее пылали, она дышала быстро и прерывисто, пульс бился лихорадочно.
Бедная девушка думала о том, в каком отчаянии будет Максимилиан, когда узнает, что г-жа де Сен-Меран, вместо того чтобы стать его союзницей, действует, не зная его, как его злейший враг.
Валентина не раз думала о том, чтобы все сказать бабушке. Она не колебалась бы ни минуты, если бы Максимилиана Морреля звали Альбером де Морсером или Раулем де Шато-Рено. Но Моррель был плебей по происхождению, а Валентина знала, как презирает гордая маркиза де Сен-Меран людей неродовитых. И всякий раз ее тайна, уже готовая сорваться с губ, оставалась у нее на сердце из-за грустной уверенности, что она выдала бы ее напрасно и что, едва эту тайну узнают отец и мачеха, всему настанет конец.
Так прошло около двух часов. Г-жа де Сен-Меран была погружена в беспокойный, лихорадочный сон. Доложили о приходе нотариуса.
Хотя об этом сообщили едва слышно, г-жа де Сен-Меран подняла голову с подушки.
– Нотариус? – сказала она. – Пусть войдет, пусть войдет!
Нотариус был у дверей; он вошел.
– Ступай, Валентина, – сказала г-жа де Сен-Меран, – оставь меня одну с этим господином.
– Но, бабушка…
– Ступай, ступай.
Валентина поцеловала бабушку в лоб и вышла, прижимая к глазам платок.
За дверью она встретила камердинера, который сообщил ей, что в гостиной ждет доктор.
Валентина быстро сошла вниз. Доктор, один из известнейших врачей того времени, был другом их семьи и очень любил Валентину, которую знал с пеленок. У него была дочь почти одних лет с мадемуазель де Вильфор, но рожденная от чахоточной матери, и его жизнь проходила в непрерывной тревоге за эту девочку.
– Ах, дорогой господин д’Авриньи, – сказала Валентина, – мы так ждем вас! Но скажите сначала, как поживают Мадлен и Антуанетт?
Мадлен была дочь доктора, а Антуанетт – его племянница.
Господин д’Авриньи грустно улыбнулся.