Охватывало беспокойство, начинался нервный зуд. Возможно, он в чем-то ошибался, но его все больше затягивала навязчивая идея – им нельзя оставаться на этом острове. Функциональность группы на нуле, любая агрессия – и бойцов можно брать голыми руками. Остров – западня. Захваченный катер – тоже западня, особенно в открытом океане, однако чем дальше они уберутся на запад, тем меньше вероятность угодить в переплет. Он задумчиво, с какой-то затаенной надеждой, смотрел на подступающие с юга тучи. Подходила кромешная мгла, клубящаяся, страшная, – вроде небезызвестного тумана небезызвестного автора. Природа сделала поблажку и, похоже, собиралась с лихвой наверстать упущенное. Осталось лишь дождаться, пока разразится ненастье, и под его завесой обделывать свои делишки…
Он терпеливо ждал, косился на мертвую глыбу контейнеровоза, застывшую в левой оконечности пляжа. Какова, интересно, его дальнейшая судьба? Вытолкать в море – нереально, да и все равно потонет. Разбирать на кусочки – неблагодарное и дорогое занятие. Оставить как памятник – покрасить, подлатать, окружить заборчиком и привозить сюда туристов из разных частей света – во имя формирования имиджа региона и повышения его инвестиционной привлекательности?.. Сколько он ни всматривался в соседствующую с глыбой коротышку, не мог различить на катере никакого движения. Только в иллюминаторе выше ватерлинии горел свет. Похоже, выставлять охрану американцы посчитали ненужным – от суши до судна не меньше двухсот метров, и противник не в том состоянии, чтобы устраивать заплывы и брать катер на абордаж. В чем-то они, безусловно, правы… Глеб отчаянно кусал губы, нетерпеливо поглядывал на подступающую с юга мглистость, вскидывал руку с часами. Усиливался ветер, свирепые порывы гнали волну, раскачивали сосны на краю обрыва. Махровую тучу прочертила молния, ударил гром – оглушительно, раскатисто! В такую погоду они точно не дождутся никакого вертолета…
В шалаше царила атмосфера уныния и подавленности. Крамер закончил бинтовать свою дражайшую голову и как-то предвзято, с большим подозрением косился на командира – чувствовал назревающий подвох. Никита привалился к стволу сосны, послужившей опорой при возведении навеса, тяжело дышал, смотрел из-под прикрытых век. Нога лежала как бы отдельно от Никиты. На животе у него покоилась голова Дарьи Алексеевны, к которой с недавних пор Никита начал испытывать какие-то «патерналистские» чувства, основанные на стыде, совести (а возможно, и еще на чем-то). Выбора у Дарьи Алексеевны не было – она пребывала в полубессознательном состоянии, глаза блуждали, ни на ком не задерживались, временами из них выкатывались крупные слезы.
– Все в порядке, Глеб, – прошептал Никита. – Я пытался объяснить Дарье Алексеевне, что ее отец… не самый хороший в мире человек. Редиска, в общем. Она послала меня на все известные буквы, но драться пока не может. Посмотрим, что будет, когда она выздоровеет. Кстати, она уже в курсе, что ее подстрелил я, а ее отца – ты. Так что будь осторожен…
«А почему, собственно, Дарья Алексеевна?» – задумался Глеб. Папа вроде Александр. Но Ландсберг был упертым холостяком, ксенофобом, социопатом, женоненавистником и мракобесом. Или оттого и стал таким, что не повезло в семейной жизни? Бывшая супруга порвала душу и кошелек, озлобила, заставила невзлюбить все человечество оптом, а дочка – совсем другая история…
– Глеб, у вас такой вид, словно вы собрались нас покинуть, – слабым голосом вымолвила Ольга. Она лежала рядом с Крамером, прижималась к нему. Крамер не возражал, ему это нравилось, но он немного стеснялся.
«Зачем я здесь нужен? – подумал Глеб. – Им и без меня хорошо. Стоит ли смущать людей?»
– Я вас покину, – скупо сказал он. – Надеюсь, ненадолго. В общем, как масть пойдет…
– Благословляю тебя, сын мой… – прошептал Никита. – Надеюсь, мы еще тебя увидим…
– Ну, где-нибудь мы с ним встретимся, – выдвинул спорную гипотезу Крамер. – Не на этом свете, так на том. Так что не будем прощаться, командир…
«Дурдом», – подумал Глеб и без всякого сожаления покинул шалаш…
Не сказать, что он отлично себя чувствовал, когда выбрался из леса в сотне метров от южной оконечности пляжа, сполз с обрыва и принялся спускаться к воде, лавируя между камнями. А когда усилился ветер, дождь захлестал как из брандспойта и могучая волна обдала его с ног до головы, он откровенно затосковал. «Я гуляю под дождем? – подумал он тоскливо. – Или я мокну под ним?» Времени на отдых было мало, он еще не восстановился, организм мог отказать в любую минуту. Но уж если втемяшится что-то в голову опытного спецназовца… Он раздевался, запихивал отсыревшую одежду под камни, чувствовал, как в недрах организма рождаются хрипы и сипение. Он должен держаться, болеть нельзя, пока не сделаешь дело…
Рубашку и брюки он оставил на себе: дискомфортно без одежды, весит она немного, на дно не утащит. Отчаянно тоскуя по южным морям, где вода в это время года как парное молоко, он сполз в воду и поплыл навстречу неизвестности, затянутой мраком проливного дождя…
Он экономил силы, двигался неторопливыми гребками, стараясь равномерно дышать и не открывать рот. Шторм усиливался, вздымались пенистые валы, и чем дальше он удалялся от берега, тем острее становилось чувство одиночества. Он старался не оглядываться – что изменится? Силы нужно беречь, их в организме с гулькин хрен… Он обогнул погруженную в воду корму «Альбы Майер» – зрелище впечатляло, хотя и было не до этого. Сделал остановку, чтобы передохнуть. До катера оставалось метров восемьдесят, но за маревом грозы его практически не было видно. Лишь что-то невразумительное, едва очерченное – еще один готический призрак… Он медленно подплывал, испытывая странные, противоречивые чувства. Судно постепенно вырисовывалось – низкий правый борт, цепочка иллюминаторов чуть выше ватерлинии, росчерки лееров на носовой палубе, задраенная кожухом турель с пулеметом, угловатая надстройка с маленьким кокпитом… Катер плавно покачивался на волнах, поскрипывала якорная цепь, выпущенная из клюза. В одном из иллюминаторов мерцал желтоватый огонек – явный намек, что судно обитаемо.
Он долго всматривался – может, кто-то спрятался на палубе? Вроде никого, да и слишком отчаянное самопожертвование – караулить под таким ливнем… Он загребал влево, чтобы подобраться с кормы, имеющей низко опущенную палубу. Через несколько минут он уже вцепился в трубчатую лестницу, приваренную сбоку от кормы, переводил дыхание. Дождь нещадно молотил по голове, видимость сохранялась «на троечку». Он чутко вслушивался, но не было посторонних звуков – только цепь поскрипывала, дребезжал и подвывал на ветру тонкий леер, скрежетала металлическая болванка, катаясь по передней палубе… И вдруг, чу… Он затаил дыхание, навострил уши. Ему не могло послышаться: с нижней палубы доносился грубый мужской смех! И не менее грубый голос, что-то гундосящий по-английски. Вот, значит, как? Весело проводим личное время? Вам хорошо и комфортно, господа? Плевать, что погибли десятки товарищей и часть из них до сих пор валяется под носом – забытая и основательно раскисшая?
Ну что ж, появления посторонних здесь действительно не ждали. Глеб вскарабкался на палубу, метнулся к борту и присел. Несколько минут он поводил носом, ушами, прочими органами чувств. Дискомфортно идти на дело с одними кулаками. Но он был уверен, что справится. Были бы умение и фактор внезапности…