Вышел Иван из-за контейнера. Правую руку с зажатой гранатой как бы невзначай за металлическим углом спрятал. И менты, осмелев, из укрытия своего вылезли.
Старшина амбалистый, пистолет на Зарубина направляя, сержанту истерично кричит:
– В наручники его!
Пока сержант наручники от пояса своего отстегивал, пока старшина советы ему давал, понял Иван – пришла пора действовать. Вырвал мгновенно колечко с чекой, бросил Зарубин гранату прямо меж старшиной и сержантом.
– Ложись, граната! – кричит.
То ли не заметили милиционеры, чем именно в них преступник шуганул, то ли не поверили ему, решив, что не граната это вовсе, а опять бутылка «Столичной», как на Дмитриевом Посаде, но не проявили они должной бдительности. Даже на корточки не присели.
А Иван тут же наземь и рухнул. И тут полыхнул взрыв. Тряхнуло землю, обдало Зарубина жаром, и эхо взрыва, отразившись от кромки леса, в сыром воздухе растворилось…
В свой первый вечер на воле Кирюхе больше всего хотелось выпить. Чего уж там – столько времени в подвале просидел и только один раз водки отведал. Да разве те посиделки с Янчевским пьянкой назвать можно? Пол-литра водовки на двоих – онанизм души это, а не пьянка! Кстати, об онанизме: занятие это Кирюхе по подвалу настолько надоело, что бабы ему хотелось не меньше, чем выпивки.
Деньги, кстати, были и на пьянку, и на бабу. В кошельке, у Янчевского найденном, обнаружил татуированный малолетка несметные, с его точки зрения, сокровища: почти двадцать три тысячи рублей. Да за такие деньги…
Правда, оставалось неясным, где именно Кириллу пьянству да блуду предаваться. В гостиницу только с документами пускают. А документов у Кирюхи, естественно, нет. Да и не больно в гостиницу хочется: любой мент, на лохмотья да татуировки юноши взглянув, сразу же его в спецприемник сдаст.
А потому остается у малолетки единственный выход: идти в один знакомый подвал, где приятель-бомж обитает, по кличке Валера-Баклажан.
Дождался Кирюха темноты, чтобы на улицах с чемоданчиком да с видеокамерой не светиться, да в район Дмитриева Посада двинулся. Дошел до хатенки о трех окнах, лицом помрачнел.
Но в хатенку заходить не решился – видать, что-то серьезное юношу от такого поступка удерживает. За гастрономом – ряд двухэтажек. Под той, что ближе к дороге, и расположен тот самый подвал Баклажанов.
Накупил Кирилл бухла, курева да закуси нехитрой и – к Валерику. Удивился бомж его появлению:
– Сколько лет, сколько зим! Гляжу я и глазам своим не могу поверить…
– Ослеп, что ли?
– Да нет. Слышал я, будто бы ты в бега подался.
– На зоне парился, – Кирилл отвечает, напоказ свои наколки демонстрируя.
– Где, где?
– Да в спецПТУ я был. Был, да сплыл. Слышь, Валер, у тебя пару дней перекантоваться можно?
– Домой не хочешь?
– Хочу, кто ж не хочет! Да перед мамкой мне стыдно. Столько времени о себе знать не давал! Ты… Того, если кого из моих увидешь, не говори, что я у тебя. Дня три-четыре отсижусь – и в Москву подамся. Ладно, Баклажан, давай выпьем. Праздник теперь у меня.
Хотел было бомж что-то важное гостю сообщить, но, водку увидев, сразу же все позабыл.
– Наливаешь, что ли?
– А то!
Выпили, закусили.
После первых двухсот граммов Кирюха, телесным зудом снедаемый, и говорит:
– Слышь, Валера, ты бабу мне привести можешь?
– Какую еще бабу? – Баклажан вопросом малолетки удивлен несказанно.
– Как это какую?! С дыркой между ног и чтобы волосы вокруг!
Хмыкнул Баклажан.
– Кирюха, Кирюха… Вырос-то как, а?! Я-то тебя еще таким пацаном помню! – и, ладонь под стол опустив, изобразил наглядно, каким маленьким он собутыльника помнит.
– Так сможешь или как?
– Или как, – бомж отвечает.
– Сколько?
– А какая тебе нужна?
– Ну, чтобы не очень старая, до двадцати пяти лет.
– Сколько дашь?
Прикинул малолетка, сколько времени он без женской ласки в сыром подвале сидел, и решил – хрен с ними, с деньгами! Гулять так гулять!
– Три тысячи. И тебе за наводку столько же.
Затряслись у бомжа руки.
– Да за такие деньги… Сейчас сбегаю. Я мигом, сынок!
– Ты мне в отцы-то не набивайся. – Кирилл пробасил. – Давай, Валера, одна нога тут, другая – там. Чтобы на счете «три»…
Убежал Баклажан бабу искать, а Кирилл, на продавленный диван усевшись, подумал: пока бомж телку приведет, неплохо бы посмотреть, что там на дисках, которые в чемоданчике покойного Владимира Ивановича лежат? Может, порнуха какая?
Хорошо было бы – посмотрит Кирюха фильмец, возбудится, а тут, глядишь, Баклажан с телкой подгребет…
Вставил Кирилл первый попавшийся диск в видеокамеру, с кнопками разобрался, «пуск» нажал и в окуляр смотрит.
Минуту смотрит, вторую, третью… Никак увиденному поверить не может. А ведь действительно – порнуха… Но необычная. Смотрит Кирилл сюжетец нехитрый и ощущает, как подкатывается к горлу тугой ком блевотины…
Нет, просто невероятно – чтобы два взрослых мужика по доброй-то воле такими вот гадостями занимались! Тьфу, мерзость какая! И, что самое удивительное, педерастов этих Кирюха отлично знает. Во всяком случае, одного: молодой наглоглазый мужик, у которого отсасывают, – тот самый водитель «Кадиллака», который пятнадцатого августа самого Кирилла на Залинию возил – бочки с краской поджигать, во дворе Дома культуры стоявшие! Да и второй – в очках золотых, мелким барашком завитый – тоже малолетке известен. Заочно, правда. Кирюха его на фотографии видел – ну, когда покойный Владимир Иванович снимок заказчика поджога демонстрировал.
Просмотрел Кирилл порнуху до конца, затем решил на папочки загадочные взглянуть. Одну пролистал, вторую, третью.
И решил Кирюха…
Сидит Петр Владимирович в роскошном кабинете своего офиса, смотрит впереди себя немигающе и слышит – где-то далеко-далеко звучат-переливаются хрустальные колокольчики. Вслушивается Хомуталин в небесный звон и не может ни взгляд свой на чем-то одном сфокусировать, ни звон этот жуткий от себя отогнать…
Только что стало известно ему о смерти Янчевского.
Позвонил господин депутат милицейскому майору Коноплеву, а того в кабинете не оказалось – на место преступления, оказывается, спешно выехал.
Сколько Хомуталин в оцепенении сидел – сам не помнит.
Поднялся наконец с кресла, к бару подошел, первую попавшуюся под руку бутыль схватив, скрутил пробку зубами и припал к горлышку жадно… Бутыль-то, оказывается, с водкой оказалась. Удивительно, но водка на пользу пошла. Проклятый звон прекратился, взгляд осмысленным сделался, трезвость мышления постепенно вернулась. И вопросы, которые Хомуталин сам себе задал, были вполне резонны. Во-первых: кто и за что мог убить Янчевского? А во-вторых: от смерти чекиста сам Петр Владимирович выиграет или проиграет?