– Алло, здравствуйте! Это дом-интернат инвалидов и престарелых?
– Да. Вам кого?
– Не могли бы вы записочку передать… Василию Захаровичу Щедрину, из первого корпуса.
– Записываю.
– Диктую: «Василий Захарович, жду вас завтра в семь часов вечера у центрального входа. Иван».
– Записала. А подписаться кем? Может, фамилию указать?
– Не надо фамилию. У него лишь один Иван есть…
Конечно, Кирюха все просчитал правильно. И то, что Хомуталин предложение его насчет содержимого чемоданчика примет. И то, что бизнесмен этот, цену за видеозаписи услышав, в обморок не грохнется. И даже то, что кидать его на деньги не станет.
Все Кирилл просчитал, кроме главного: а на хрена, спрашивается, Хомуталину такого свидетеля отпускать?
Выслушал Хомуталин рассказ нехитрый: мол, с покойным Владимиром Ивановичем хорошо знаком, потому как сторожем у него на даче прирабатывал. Вон и помощник-любовник твой подтвердить может…
Кивнул юноша на помощника, а у того глазки сразу забегали. Аж покраснел стукачок раскрытый…
– Правда? – Хомуталин, не веря.
– Потом расскажу…
– Ну, сторожил ты его дачу… А дальше-то что?
Поведал Кирюха, что дальше. Правда, не слишком убедительным повествование у него получилось. Не готов был юноша к такому вопросу, не придумал, как врать будет, а потому импровизировать пришлось. На ходу.
Мол, попросил его Владимир Иванович чемоданчик на вокзал отвезти, в камеру хранения, да спрятать там. Этот вот самый. А дальше все просто… Вчера вот выяснил, что нет больше работодателя в живых, и сразу о чемоданчике вспомнил. Забрал, посмотрел, что внутри: диски какие-то, бумажки, папочки…
– Никому не показывал? – Петр Владимирович перебил.
– Да нет…
– И решил, значит, мне чужое добро предложить. Правильно?
– А зачем добру мертвым грузом лежать? – нашелся Кирюха. – Чье бы то добро ни было, а денег оно немалых стоит!
– Вот и хорошо, – улыбнулся депутат резиново. – Две тысячи долларов хочешь? Чемоданчик с собой?
– Нет, дядя, не с собой.
– Сам съездишь? Или отвезти?
– Да ладно уж, сам как-нибудь…
– Постой, вот тебе на такси…
Быстро Кирюха вернулся. Чемодан на капот выставил, даже крышку открыл собственноручно.
– Вот тут все…
А у Хомуталина от волнения руки дрожат. Ладони от нетерпения вспотели. Даже на лбу – и то капельки влаги выступили.
Схватил первую попавшуюся под руки папку, под номером 8, две тысячи вторым годом датированную, раскрыл посередине, прочитал, побледнел…
Улыбнулся Петр Владимирович. Деньги, как карты игральные, стасовал, Кириллу протягивает.
– Держи свои деньги.
Обрадовался Кирюха – выгорел-таки план его! Теперь и домой можно. Половину денег – себе, половину – мамке. Мол, потому и не было меня долго так, что на заработки отправился…
Но рано он, однако, обрадовался… Только развернулся, чтобы от машины отойти, а наглоглазый пидор его хвать за воротник!
А сзади – Хомуталин, барашком рассерженным мекает:
– Так, дорогой. Насчет денег уговор был? Был. Вот ты их и получил. А насчет того, чтобы я тебя домой отпустил, мы не договаривались!
Вечер сегодня уж больно хорош – спокойный и теплый.
Влажный аромат прелой листвы ноздри щекочет, слабый ветер темные кроны деревьев колышет, в желтых конусах фонарей горящих мошки замысловатые танцы выплясывают.
На скамейке под фонарем – двое. Немолодой высокий мужик с плечами, чуть шире шкафа двустворчатого, с кудрями волнистыми, смоляными, чуть сединой тронутыми. И старичок деликатной наружности – аккуратненький такой, улыбчивый, доброжелательный, с голубыми прозрачными глазами за линзами старомодных очков.
Слушает старичок рассказ соседа, вздыхает тяжело, но реплик не подает: не в его это правилах – монолог собеседника прерывать.
Наконец завершил собеседник повествование свое. Вздохнул старичок:
– М-да-а-а… Неужели и впрямь считаешь, что Россию спасет лишь человек с ружьем?
– А больше и некому.
– Может, и прав ты… – помолчал Василий Захарович, выдохнул коротко и произнес: – Ну что, Ваня, раздал всем сестрам по серьгам да братьям по ушам? Не осталось у тебя должников больше?
– Один остался. Самый главный. Который Валеру Титова убил. Да только без толку это: не найду я теперь убийцу Валеры. Хотя… Хомуталину тоже должок отдать не мешает.
– А ему-то за что?
– Да за то хотя бы, что вас он из дому выставил! За то, что вы в богадельне на старости лет оказались! За поджог на Залинии, в конце концов…
– А вот за меня мстить не надо. Так же, как и за других. Пусть люди сами долги свои взыскивают… Если захотят. Ты хоть у людей спрашивал – нужен ли им мститель народный?
– А если до них это не доходит? И не дойдет никогда?
Промолчал Щедрин. Долго молчал, с мыслями собираясь, – видать, и впрямь у него к Зарубину разговор серьезный, да только не знает учитель старенький, с чего начать. Наконец без подготовки произнес:
– А ведь в поджоге Дома культуры тебя, Иван, обвиняют!
Отпрянул Зарубин.
– Меня? Но ведь Залиния, кажется, пятнадцатого августа погорела, а я только через две недели в городе появился!
– Да знаю я, Ваня. Знаю, что не ты поджигал. А еще знаю кто… Своими глазами поджигателя того видел… Как тебя теперь вот.
– Но почему никому ничего до сих пор не сказали?
– И не сказал бы… Коли б не услышал, что тебе это приписывают. Разве рассказу моему кто-нибудь да поверит? Но не только поэтому я про поджигателя никому не сказал. Есть у меня еще одна причина. Физиономия того юноши татуированного, который Дом культуры поджег, мне сразу знакомой показалась. Долго сидел, вспоминал, где я его видеть мог… И вспомнил. У Кати дома. Сын это ее, из дому сбежавший.
– Вы Катюше о нем рассказывали?
Покачал Василий Захарович головой.
– Нет, Иван. А что я скажу? Видел, мол, твоего сына, да еще при таких любопытных обстоятельствах… Так, что ли? Коли появился Кирилл этот в нашем городе – рано или поздно дома должен объявиться. Ладно, – поднялся старичок со скамеечки, улыбнулся приязненно. – Отбой у нас скоро. Пойду я, Ваня. И ты иди. А лучше – уезжай отсюда.
Протянул Зарубин учителю старенькому пакет с гостинцем.
– Возьмите вот…