– Что это за индеец на понурой кляче с погонялом Каюр? Эта кляча по причине отсутствия зубов овес не жует, а засасывает, так с чего бы ей вдруг на два крупа Зеркало обгонять? Я хочу вставить ему перо в жопу.
– Кому? – спросил на всякий случай шестерка Паши, Зуботычина. – Каюру?
– Тебе. Если не приведешь этого коротышку с венком на шее. Я ему тоже хочу венок подарить. Купить на ту мелочь, что у меня осталась.
Колю привели, но он тему не понял сразу и вместо оправданий, будучи еще на кураже, врезал Паше в челюсть. Паша врезал ему, Коля врезал ему и Зуботычине. Паше хоть бы хны, а Зуботычина упал спиной на перила и сломал позвоночник. События развивались на глазах новосибирской милиции, коей конный спорт не чужд тоже, поэтому Коля скоро оказался на общем режиме с багажом в пять лет. Потом в колонии вспыхнул бунт, и Коля, конечно…
Просто есть такие люди, которые волею случая всегда попадают в неприятности. Потому что бог создает их специально для того, чтобы на них списывать все свои косяки. Лагерная администрация усмотрела в Коле одного из организаторов бунта, хотя как раз Коля-то в актив и не входил, и запечатала его на следствие, которое закончилось судом и приговором. Пять у Коли было, к ним добавились восемь. На «строгаче» под Горным, где Коля пригрелся кочегаром, он нечаянно взорвал паровой котел, оставив зону без обогрева на неделю, и в этом аморальном поступке, естественно, был замечен откровенный саботаж. Плюс три.
И командировка туда, где нет коней, парового отопления, бунтов и метандростенолона. Первые месяцы Паша Ломовой жаждал сатисфакции и даже пытался достать Колю на общем режиме, во время его первого срока, но потом, узнавая все новые и новые вехи биографии Индейца, остывал. Поняв, что за жокеем в этой жизни уже не угнаться, махнул рукой. А когда узнал, что свой криминальный путь Индеец закончил в шестом бараке красноярской «семерки», даже взгрустнул. А погоняло Индеец так за Колей прицепом и двинулось. Сейчас Коле оставалось сидеть восемь, и чего он, по вполне понятным причинам, избегал, так это неприятностей на «даче».
– Колян, – подсел к Индейцу Веретено. – Не в курсе, что за движения?
– А что тут непонятного, – откусывая нитку, сказал Коля…
Натура, где бы она ни существовала, берет свое.
– А что тут непонятного, – откусывая нитку, тихо сказал Коля. – Бедовый сдал Летуна администрации. Летун уже дал показания на Толяна, и теперь Толяну светит срок за пособничество при побеге.
После этих слов даже Веретено перестал удивляться тому, как безобидный снаружи Коля мог заработать три срока в течение одного года. Его можно было отправлять на остров Огненный или на иной из пяти известных «особых» за один только язык. Но информация пошла, и Веретено, полностью оправдывая данное ему прозвище, пошел дальше по бараку. Только теперь уже не с пустыми руками.
Когда лейтенанту медицинской службы сказали, что нужно подлечить заключенного Литуновского перед его отправлением в штрафной изолятор, он и не думал, что может увидеть такое… Литуновского он знал, как и всех остальных. На «даче» чересчур узкий круг знакомств – восемьдесят человек ходят рядом друг с другом каждый день по десятку раз. С тем перекинешься словечком, этому дашь парацетамол, другому зашьешь разодранную собакой ногу, на третьем напишешь йодом дату смерти и подготовишь к освидетельствованию «приемной комиссии» из седьмой колонии.
Сейчас же к нему завели человека, узнать которого было невозможно. В кровавом, засохшем месиве на лице. Опытным взглядом мгновенно определив перелом ребра (или ребер) и сотрясение мозга, лейтенант вздохнул и усадил зэка на стул.
Теперь, когда его стало видно еще и сверху, лейтенант оценил время работы и расход материалов.
Шить обе брови. Одного кетгута около полуметра, потому как швов двадцать наложить придется… Нет, никак не менее полуметра.
Пирацетам от сотрясения… Только поможет ли он за один раз? Это целый курс проводить нужно, а кто ему стационар в ШИЗО организует? К начальнику идти? Однако есть подозрение, что именно он и воспротивится активной терапии.
Тугую повязку на ребра, это понятно. О корсете говорить не стоит, его нет. Никто и не позволит, здесь не поликлиника.
В лейтенанте еще жила память о том, как он давал клятву Гиппократа, и что-то человеческое, напоминающее жалость, шевельнулось у него под сердцем.
– Дядя, дядя… Ты хоть понимаешь, что теперь окривеешь на бок?
Голова Литуновского моталась из стороны в сторону, и это помогло лекарю сделать еще один вывод. Нет никаких сомнений в том, что у человека происходит очевидная разбалансировка вестибулярного аппарата.
– Мать-перемать… Да чем же тебя били?!
Через два часа, под разговоры и хохотки конвоиров в коридоре, лейтенант осмотрел работу и остался ею доволен. Швы рассосутся, брови, конечно, ровными уже не будут, но для мужика это не главное. Главное, пах не тронули. Били в голову, топтали руки, отбивали ноги, почки и печень. Дай бог, все пройдет. Хотя окривеет, непременно окривеет…
Он уже хотел дать знак конвоирам, что все закончено, как вдруг остановился и приказал Литуновскому открыть рот. Сделать это сам тот не смог, поэтому пальцы лейтенанта, разжав челюсти заключенного, осторожно проникли между зубов без его помощи. Цепкие пальцы, умелые. Не таких из могилы выцарапывали.
Осмотрев рот, лекарь обреченно сел на стул рядом с Литуновским и посмотрел ему в глаза.
– Ты знаешь, что у тебя шесть зубов выбито начисто, а на месте трех торчат осколки корней?
Он уже привык, что с ним не разговаривают. Литуновский сидел с закрытыми глазами, водил из стороны в сторону головой и молчал, словно ему не зубы выбили, а язык вырезали.
– Нет, так нельзя. – Лейтенант медицинской службы развернулся к заваленному личными вещами – бритвенный набор, одеколон, банка тушенки – столу, схватил трубку и крутанул ручку полевого телефона. – Так нельзя. Товарищ полковник! Я осмотрел Литуновского, и считаю, что отправлять его в ШИЗО – чистое безумие!.. То есть я хотел сказать, что долго он там не протянет. Протянет, вы думаете?.. Нет, ничего, просто крови много потерял, да ребро его меня беспокоит…
Литуновский разговор слышал так же хорошо, как и последнюю фразу Хозяина – «пусть его ребро беспокоит его, а не тебя». Между тем лейтенант положил трубку и с досадой почесал макушку. Волосы стали дыбом, да так и остались.
– Ладно…
В его руках быстро появился одноразовый шприц и с десяток разномастных ампул.
– Нет, ну, суки, суки… – Слух у Литуновского был хороший. Лейтенант шептал себе под нос. Но Литуновский все услышал. – Я понимаю, когда парацетамолу нет, но когда такого больного приводят и говорят – подлечи… Ему до кладбища два шага, и то с посторонней помощью… Подлечи… Положительно, суки.
Еще около пяти минут он обкалывал новокаином десны Литуновского, а спустя десять, когда лекарство занялось, полчаса драл осколки торчащих из десен корней.