Пробежавшись взглядом по обстановке квартиры, Митин быстро определяет, что живет Вика одна. Никаких следов другого мужчины не наблюдается. Это, конечно, не означает…
– Ты кофе будешь? Извини, больше угостить нечем. Могу только водки налить.
– А не откажусь!
Странно входить в дом, где некогда ты являлся полным хозяином, а теперь пришел как посторонний, не очень желанный гость.
Вика приносит из кухни початую бутылку, открытую банку шпрот и один стаканчик.
– А сама не будешь?
– Ты что, издеваешься, Митин?
Она останавливается у двери, сложив руки на груди. Да, очевидно, что приход бывшего мужа ее совершенно не «греет». Пожалуй, что даже неприятен.
– Ну, твое здоровье!
В тишине однокомнатной квартиры громко тикают настенные часы, висящие в углу.
Митин откашливается и неуверенно произносит:
– Я, понимаешь, подумал, а не вернуть ли нам, так сказать, то, что было…
– Какое интересное предложение! Как ты к этому пришел?
Ее взгляд не теплеет, в глазах не появляется надежда. Все напрасно?
– Да вот, бывает, сижу вечерами один, курю и все думаю… Думаю, что мы, наверное, сглупили тогда… Точнее, это я сглупил… Ведь ты все помнишь?
Вика резко отходит от двери, садится на диван, вытянув вперед стройные белые ноги.
– Да, я все помню! Очень хорошо помню! Как ты себя вел накануне развода, как таскался по бабам!
– Когда такое было?
– Ой, не надо…
Она усталым движением отмахивается, приглаживает волосы. Митин отмечает, что за время их разрыва Вика нисколько не изменилась. Пожалуй, даже похорошела.
Митин садится рядом с ней, обнимает за плечи, целует в шею.
– Я безумно соскучился по тебе, моя родная!
И чувствует, что ее застывшее скованное тело отзывается на его ласки. Сердце начинает биться сильнее.
«Она меня все еще любит! Какой же я был дурак! Любит! Любит!! Любит!!!»
Но в этот момент рождающаяся прямо на глазах идиллия нарушается резко и, кажется, необратимо.
– Я ведь, Викуля, попрощаться приехал. У меня на следующей неделе рейд.
Ее тело деревенеет, а губы едва слышно произносят:
– Да ты «крэйзи»…
Она вырывается из его рук, вскакивает, выбегает в кухню. Со стуком захлопывается дверь с матовым стеклом посередине.
Голос Вики, балансирующий на грани рыданий, вырывается оттуда обвинительным вердиктом:
– Этого не может перенести ни одна женщина! Ни одна! Как можно жить с такими, как ты? Ведь я тебя хоронила во время каждого твоего рейда, придурок! Ты понимаешь, идиот? Во время каждого!
Митин, резко отворив кухонную дверь, сильно сжимает бывшую жену в объятиях. И потом, страстно целуя ее в губы, опрокидывает на пол, покрытый истертым линолеумом…
Северо-восточная Украина
Полигон
18 августа
Раннее утро
Уже давно пришел вызов от Берка на приемопередатчик Томсона. Раненых успешно поместили в частную клинику; можно было уходить. Но они втроем так и сидели молча у входа в злополучный бункер Г-8, вокруг которого полегло столько людей за неполные сутки, словно еще не сделали какое-то важное, необходимое дело…
Светлеющее небо четко обрисовывало контуры смятого во время недавнего сражения высокого бурьяна, сломанные ветки терновника и вишни, развороченную гранатами ржавую трубу и обломки бетонной стены. Вдали, на краю Полигона, скрытые густой порослью кустарника, чернели остатки подбитого вертолета.
И Митин, и Томсон, и Коваль старались не смотреть в сторону бункера Д-10, куда недавно положили тела погибших товарищей. Тех из них, кого можно было опознать…
Томсон перебрасывал из ладони в ладонь гильзу от карабина. В двух шагах от него небрежно лежал туго затянутый заплечный мешок, хранилище портативных генераторов.
Митин курил.
Коваль, разрезав ножом штанину, тщательно перебинтовывал ногу, поврежденную в стальной ловушке.
Ветер приносил запахи цветущих растений, особенно отчетливые в эти утренние часы. Из сырого подземелья наверх текли холодные струи воздуха. А тишину нарушал только голос одинокой проснувшейся птицы.
Они проиграли. Все вместе и каждый в отдельности. Проиграли сражение вчистую, при этом сохранив видимость ничьи. И каждый думал об одном и том же – теперь, получив по воле судьбы возможность продолжать жизнь, а не лежать с простреленной головой в степной траве, несет на себе тяжкий груз ответственности за тех, кто не вернулся из боя. Коваль и Митин почти синхронно вспомнили знаменитую песню Высоцкого. Томсон ее не знал, но его мысли траурным покрывалом прикипали к этому месту, словно стремясь навсегда оставить в душе прочный отпечаток серого пейзажа после битвы…
– Мы не успеем их здесь похоронить, – тихо сказал Митин, выбрасывая окурок в заросли поломанной крапивы. – Придется потом вызывать транспорт.
– Кто-то успеет. – Томсон выпрямился, бросив косой взгляд на Коваля. – На правах местной полиции.
Коваль затянул перевязь на ноге, убрал нож в кожаный чехол. Неприязненно взглянул на американца:
– Сюда очень скоро прибудет серьезное подкрепление, гарантирую. Поэтому советую вам линять, бойцы. Церемониться с вами не станут. Я со своими как-нибудь разберусь, не впервой…
Томсон посмотрел на Коваля убийственным горящим взором, словно собирался прожечь насквозь, но больше ничего не произнес.
– А потом, вам грешно жаловаться, бойцы, – тем же глухим голосом добавил Коваль, – вы свои группы сами угрохали. Честный турнир тут устроили. И на хвосте сюда наш вертухай притянули. Вот спросить вас: зачем моих ребят положили? Хороший вопрос, правда?
– У меня есть такое подозрение, – Митин резко вскочил с места, – что ты кое-что знал о наших боевых задачах. Правда? – Он шагнул к Томсону и пнул ногой генераторы. – Тоже хороший вопрос, верно?
Коваль, слегка морщась, поднялся.
– Я могу ответить на этот хороший вопрос. Информация, которую я получил, была предельно общей. Но нетрудно догадаться, что можно искать на заброшенном Полигоне. Какие-то стратегические компоненты. Что тут еще делать? Ни один идиот не станет устраивать диверсии в таком месте. Вы, бойцы, – он усмехнулся, – наверное, это богатство здесь и делили.
Томсон тоже рывком выбросил свое тело вперед, оказавшись в нескольких метрах от двух противников.
Все трое замерли почти на равном расстоянии от мешка с генераторами, будто образуя древний магический треугольник.