– Да кто такие мы, горг вас раздери? Тайная организация? Если вы, эв Агриппа, официальное лицо, да к тому же из всемогущей Коллегии, зачем вам прятаться от ревизоров? Если частное… нет, частным вы быть определенно не можете.
Модест посмотрел на Ивана ясным взглядом и сказал, не поворачивая головы:
– Сид, будь любезен, оставь нас одних.
Погребмейстер, шумно хрустя кирпичной крошкой, ретировался. Кажется, он был чрезвычайно доволен, что удалось смыться от этих опасных людей, а главное, – из этого опасного места.
– Мы – это отдел «Омега» Коллегии общественного здоровья. Помимо меня в него входят еще трое полноименных – биолог, антрополог и физик. Кроме того, нам подчинен отряд перехвата, шестерка отменных бойцов. Видели бы вы, как они действуют… Фантастика! Да-с. Отдел особо секретный. Наша задача – выяснить… а впрочем, я это уже говорил.
Иван слушал и становился мрачнее с каждой секундой. То, что Модест откровенно докладывал ему об особо секретном отделе, существующем в недрах и без того до предела закрытой Коллегии общественного здоровья, наводило на паршивые мысли. Особенно тревожило Ивана упоминание о шестерке тренированных бойцов. Однако движения отряда перехвата вблизи от свалки пока что не обнаруживалось.
Он еще раз окинул внимательным взглядом окрестности и спросил о том, что показалось ему самым странным:
– Зачем вам физик?
– И опять точный вопрос! – восхитился Модест. – Послушайте, имяхранитель, кем вы были раньше? Ученым? Следователем?
– Для меня никакого «раньше» не существует, – сухо сказал Иван. – Итак, в чем роль физика?
Модест в задумчивости постучал ногой по ржавой железной коробке неизвестного назначения. Из-под коробки выскочила ящерица, будто нарочно окрашенная в красное и черное – скорбные цвета, суетливо обежала свое укрытие по периметру и юркнула назад. Модест тепло улыбнулся, отчего стал еще больше похож на херувимчика, постелил на коробку носовой платок, присел сверху и сказал:
– Физик в нашем квартете ведет партию первой скрипки. Или даже дирижера. Его задача – самая важная среди прочих: определить законы существования и методы поиска каналов… порталов… словом, потайных ходов, ведущих внутрь Пределов. По-видимому, нечеловеческая клиентура «Омеги», за исключением химероидов, конечно, прибывает на Перас откуда-то извне.
– С Геи?
– Вряд ли… Да нет, что я говорю? – спохватился Модест. – Совершенно исключено. На Гее обитает всего четыре вида разумных существ, все они нам хорошо известны. Кроме того, из них лишь один вид способен успешно маскироваться под homo. Остальные два абсолютно не антропоморфны. Здесь же практически все выглядят людьми. В большей или меньшей степени, но – все. Например, наш милейший погребмейстер Сид…
– Что? – выдохнул Иван. – Кочегар – не человек?
– Натуральный фавн. От макушки до копыт. Поэтому и позволил завербовать себя совершенно безропотно. Знал, что в противном случае… – Модест неопределенно пошевелил пальцами. – Опустим подробности. Жаль, он окончательно забыл, как попал на Перас. Впрочем, кто из нас что-либо помнит о собственном младенчестве?
– Как я понимаю, меня сейчас тоже вербуют, – пробормотал Иван.
– Браво, имяхранитель. Вы – сама проницательность. – Эв Агриппа изобразил рукоплескания. – Теперь понимаете, почему мы сожгли ваших химероидов здесь, а не под присмотром ревизоров из Коллегии кремации? Мне категорически не нужны свидетели в этом щепетильном деле.
– Вдобавок вам удалось походя замазать меня в паре тяжких преступлений. Подпольная кремация, убийство разумных химероидов – ведь «черти» разумны?
– Самки – безусловно. Строжайше охраняются законом. Пять лет Сибири за убийство каждой гарантирую. И года три – за контрабандный ввоз на территорию Гелиополиса. Итого тридцать два года. Значительный срок.
– Ввез их, получается, тоже я?
– Вы, вы, имяхранитель, – вновь улыбнулся Модест. – Ввезли с корыстной целью, но покупателя не нашли, поэтому и умертвили. Полагаю, у присяжных не возникнет сомнений в справедливости обвинений. Каторга, дорогой Иван, обеспечена вам до конца жизни – даже не будь вы обломком.
– А над обломком и суда никакого не будет.
– Верно.
Иван неспешно достал из рукава кистень, встряхнул. С печальным звоном расправилась цепь. Рубчатый груз закачался, подобно маятнику, разбрасывая бледные солнечные зайчики.
Модест сладко потянулся и сказал:
– А я и не заметил, когда туман рассеялся. – Потом встал, недобро прищурился и отчеканил: – Бросьте пугать меня, Иван. Здесь, – он прикоснулся пальцем к нагрудному значку Коллегии кремации, черному овалу с багровым стеклянным «глазом» в центре, – встроена миниатюрная линза. Ее микродаймон исправно транслирует нашу беседу на катер «Омеги». Не только звук, но и изображение. Думаю, в настоящий момент мои перехватчики уже грызут удила. Если вы решитесь меня прикончить, то сделать это, разумеется, успеете. Но пожизненная каторга в таком случае станет для вас всего лишь мечтой. Прекрасной и недостижимой. Ну, что вы сопите? Благородному обломку претит сотрудничество с охранкой?
– Представьте.
– У киликийских купцов в древности имелось забавное выражение: «ударить по носам», – состроив провокационную мину, сообщил Модест. – Что означало – прийти к сомнительному в нравственном плане, однако выгодному для обеих сторон соглашению. Как раз наша ситуация. Ударим?
Иван хохотнул и резко выбросил вперед левую руку. Модест среагировал очень живо и попытался откинуть голову в сторону, однако до быстроты имяхранителя ему было далеко. Сильнейший щелчок пальцем по носу выбил из ангельских глаз эва Агриппы обильные слезы, а из великолепно очерченных ноздрей – кровь.
До полной луны было еще далеко, и кровь у полноименного текла обыкновенная, красная, без малейшей примеси перламутра.
– Не люблю двусмысленностей, – проговорил Иван, наблюдая, как Модест запрокидывает лицо, тщась остановить кровотечение. – Считай, что мы договорились.
ОКЕАН
Позавчера, пять часов пополудни
Двигатель многошагового расширения выплюнул отработанный воздух, и тонкая наклонная труба катера в очередной раз разразилась отвратительными кашляющими звуками. Иван поморщился и стал смотреть на гребное колесо. Лопасти у колеса были медные, великолепно надраенные, а спицы – из пропитанного бесцветным лаком бамбука. Катер шел малым ходом, поэтому брызг от колеса почти не было, только пенный след. В пене сновали большеголовые рыбы – наверное, собирали оглушенную лопастями мелкую живность.
Иван уже знал, что если смотреть на колесо долго, начинает казаться, будто оно вращается в обратную сторону, и от этого кружится голова. Можно, конечно, пойти на нос и смотреть вперед, на штилевое море, вода которого напоминает слабо покачивающееся мутное зеркало. Но тогда голова закружится еще скорей. Можно спуститься в тесный кубрик, плюхнуться в подвесную койку и попытаться вздремнуть… Нет, в кубрик спуститься нельзя, потому что он расположен чересчур близко от машинного отделения. В кубрике отчетливо слышно, как за тонкой железной стенкой ходят шатуны, шипят перепускные клапаны, грохочут цепи и весело матерится моторист. Но шум ерунда. Самое жуткое то, что там совершенно явственно чувствуется: вот он, двигатель, рядышком. Трудится, пыхтит, притворяется покорным слугой человека, а сам ждет момента, чтобы хлоп! – и взорваться, превратив катер в груду щепок, а пассажиров – в хорошо измельченный корм для лобастых рыб.