Оказывается, государь предусмотрел даже это! Примерно пять сотен шуб для будущих пленников из побежденного города! Все они были сосчитаны, увязаны и привезены к Полоцку вместе с порохом и ядрами еще две недели назад! [41]
Меж тем Иоанн Васильевич уже приближался к походной церкви. Государя встретил отец Иона из числа монахов чудовских, дал спешившемуся и преклонившему колено победителю поцеловать крест, осенил его знамением, пропустил к иконостасу. Боярин Леонтьев, не желая мешать молитве, отступил.
– Басарга! – окликнул его Иоанн. – Чего нос воротишь? Сказывай!
– Всего за осаду четыре сотни раненых было, – кратко доложил подьячий. – Ныне никого. Все своими ногами ушли.
– Видел я твою службу. Доволен. Вижу, не зря именно ты хранителем избран. Как списки павших составят, тогда и награду твою определю.
– Благодарю, государь, – склонился перед повелителем боярин Леонтьев.
Освобожденные полочане тем временем медленно убредали к темнеющей далеко за заснеженными полями литовской армии, богатым видом своим напоминая собравшихся на торг купцов. Что с ними стало после, неведомо. Может – простили. А может – порубили всех на месте от бессильной злобы. Вместо пленников на следующий день из армии гетмана Радзивилла приехали переговорщики.
Условия перемирного договора оговаривали недолго. Двадцать первого февраля мир был подписан, а еще через неделю, оставив в русской крепости Полоцк полутысячный гарнизон, царь Иоанн повел войско домой.
* * *
После того как Москва отгуляла торжества в честь очередной царской победы, Басарга, отлученный своей службой от общих праздничных приемов, вместе с князем Воротынским встретился с Иоанном в Зеленой горнице. Здесь, не имея возможности смотреть на гостя с высоты своего трона, в одной только ферязи и тафье, царь выглядел доброжелательно, даже весело.
– Порадовал ты меня, боярин Леонтьев, – улыбнулся он. – До сего похода не ведал я, отчего святыня именно тебя в хранители избрала. Ныне же сожалею, что не сделала она сего до войны Казанской. Может статься, там все иначе бы сложилось для ратников многих. Однако… Однако ныне по докладу приказа Разрядного сказать могу точно. В состоявшемся походе великом, который само Великое княжество Литовское на колени пред нами поставил, головы свои сложило восемьдесят шесть храбрых витязей [42] . Шестьдесят шесть стрельцов, четверо детей боярских и шестнадцать холопов!
– В том не моя заслуга, а твоя, государь, – ответил Басарга. – Твоей волей столь могучий Большой наряд создан, что противостоять ему никто не в силах. Не грудью боярской, ядрами пушечными путь к победе проложен был.
– Не скромничай, витязь. Под Казанью пушек не менее у меня было, однако же погибших тысячами исчисляли. – Иоанн посмотрел на князя. Тот сходил к столу, налил кубок вина, вернулся к царю, передал ему. – Вот, прими сию чашу из рук моих в знак великой благодарности от меня и от люда православного, домой живым и здоровым вернувшегося.
Подьячий с поклоном взял награду, осушил до капли, перевернул.
– А к кубку сему прилагаю земли поважские, что ниже Леди до Двины Северной лежат, – вручил царь боярину грамоту. – Служи и впредь честно, витязь. Не ошиблось в тебе небо. Не ошибся и я.
– Живота не пожалею, государь! – поклялся Басарга.
– Еще чего-нибудь попросить желаешь? – Иоанн пребывал в благодушном настроении и готов был награждать и жаловать.
– Дозволь спросить, государь?
– Спрашивай. – Иоанн повернулся к князю, внимательно на того посмотрел. Михаил Иванович все понял и снова отправился к столу разливать вино.
– Целительная святыня доверена тобой в мои руки, государь. Сила ее столь велика, что на много верст окрест обители, в которой я ее таю, не умирают дети новорожденные, не болеют люди взрослые, не страдают слабостью старики. А если и уходят в мир иной, то покойно и без мучений. Окрест нее в походах ратных исцеляются безнадежные раненые, возвращаются силы к умирающим… Скажи, почему в скитах далеких ее хранишь, отчего средь лесов и болот прячешь?
Царь с интересом вскинул брови, ожидая продолжения.
– Кабы в городе большом ее положить, государь, это же сколько людей бы к жизни новой возродилось, от хвори избавилось, сколько детей в годах малых не угасло?
– И ты полагаешь, сие можно было бы сохранить в тайне? – Иоанн принял от князя Воротынского полный кубок.
– Нет. – Это Басарга уже знал. – Не скрыть. Но зачем прятать святыни? Пусть дети Христовы видят их и радуются!
– А затем, что, узнав, где находится святыня, столь ценная и великая, все силы ада восстанут, дабы извести ее и из рук христиан честных отобрать. Схизматики все, что токмо есть, в рать одну соединятся и по воле диавола в град, тобой избранный, придут и не успокоятся, пока не сотрут его с лица земли со всеми обитателями. Посему не здоровье и не жизнь подаришь ты своею щедростью, но смерть и муку. Святыня же поруганию будет подвергнута, в бесчестие и полон увезена и там замурована.
Иоанн посмотрел в кубок, поморщился и вернул обратно князю:
– Бесовское зелье. Сам пей.
Князь невозмутимо передал вино Басарге. Тот отказываться не стал.
– Но есть у меня задумка одна, други мои, – отойдя к столу, повернулся к князю и боярину царь. – Мыслю я, если открыть сию святыню, выбрав удачный час, объявить явление ее, дар Христов нам, смертным, то в сиянии ее можно собрать в порыве едином всех мужей земли русской. Чтобы забыли ссоры и споры свои, не судились за места и награды, не таили злобы друг к другу, а слились в служении Всевышнему и вере истинной и мечом священным установили порядок и справедливость по всей земле. Дабы прекратились войны и раздоры, обманы и подлости, дабы держава православная установилась от моря до моря, и токмо звон колоколов церковных песней своею над лесами и озерами струился…
Послышался частый стук, распахнулась дверь тайного хода.
– Что-о?! – недовольно рыкнул повелитель, мечту которого столь грубо оборвали в неподходящий, душевный момент.
Рында, боязливо кланяясь, подошел к Иоанну, протянул грамоту и быстро ушел, едва только от нее избавился – словно змею ядовитую с облегчением выбросил.
Царь развернул свиток, пробежал его глазами и внезапно злобно зарычал:
– Курбский, паскуда! Сбежал! К ляхам сбежал. Детей, жену беременную в Юрьеве бросил, а сам удрал! – Иоанн смял донесение и двумя кулаками жахнул по столу: – Говорил же мне Висковатый, изменник он! Он Анастасию отравил, он с Сигизмундом снюхался и планы мои ему выдает! А ведь пред иконами клялся, ирод! Клятвопреступник!