– Кольцо где? – Ясна кивнула на безымянный палец Сивого. – Или я чего-то не знаю?

С молчаливого согласия Безрода болтун поведал ворожее события последнего года, день за днем, не упуская ничего, и даже присочиняя. Впрочем, Тычок не был бы Тычком, не живи его язык собственной жизнью. Ясна слушала молча, хмурилась и кусала губы, а на «убийстве Гарьки» подсела ближе к печи.

Молчали все трое. Безрод – по обыкновению, молчанка ему, как рыбе вода; Тычок собирался с силами, вот только передохнет; Ясна мерзла. Кто бы мог подумать… Будто сама судьба взяла в руки кнут и полосует Сивого почем зря, как битюга под грузом, а тот лишь зубы крепче сжимает и тянет шаг за шагом. Тяжела получается дорога. И груза под рогожей не видно – что везет?

– Ты вот что, балабол, сходи-ка погуляй. – Ворожея показала Тычку на дверь. – Знакомцев-соседей проведай. Все уши мне прожужжали, дескать, когда старик в гости наведается… да гляди, много не пей!

Уговаривать не пришлось. Несчитанных годов мужичок оставил в избе пожитки, деньги, взял только серебряный рубль и шмыгнул за порог.

Едва за баламутом закрылась дверь, ворожея поежилась, поплотнее завернулась в платок, приложилась к кувшину с брагой и потребовала:

– Говори. Тащи из тени то, что этот балбес не вытащил.

Безрод какое-то время молчал.

– Не оставляй Тычка одного. Да и самой хватит одиночество кормить.

– Ишь ты, заботливый выискался! Для этого приехал?

Сивый отвернулся.

– И для этого тоже. Все может быть. Она не отступится. Со мной становится опасно.

– Беспричинно зарезала Гарьку и ничего не объяснила?

– Что-то случилось после Срединника. – Безрод встал, поворошил дрова в печи. Ворожея затаила дыхание, на мгновение показалось, будто языки пламени посинели, истончились, затрепетали, ровно кто-то задувает. – Смотрит, а в глазах безнадега разлита.

– Следил бы за своей бабой, глядишь, и Гарька осталась жива.

– Каждый идет своим путем, – вернулся на место. – Человека по рукам-ногам спутаю, как дорогу к себе привязать?

– Так и отпустил? Отдал кольцо, и все?

Усмехнулся.

– Так и отпустил.

– А дальше?

– Какой дорогой ни пойду, везде наткнусь на Верну. От схватки не уйти. Наверное, так должно быть.

– Что-то голос мне твой не нравится.

– Может случиться все. – Безрод выглянул исподлобья. – Тычок останется здесь. Я не возьму его с собой.

Ясна подняла вопросительный взгляд, Сивый лишь крепче стиснул зубы. За Верной встает что-то страшное, даже Гарькина смерть показалась бывшей жене мелочью. Переступила и пошла дальше. Тычка не получит.

– А сам куда?

– Туда, где никто не пострадает.

Ясна отхлебнула из кувшина, покачала головой. Ишь ты, чего придумал!

– Встанет поутру, а меня и след простыл, – замолчал, хмуря брови.

– Уж договаривай. Что беспокоит?

– Ее дружина. Никогда таких не видел. Едва ухватил за лицо, под пальцами оплыл, как воск над огнем. Ровно зельем плеснул.

Ясна привалилась к стенке печи. Перед глазами цвело и множилось. Ох, парень, сам ничего не понимаешь. С Той Стороны вырвался и с собой нежить притащил, что вцепилась в раны да отпускать не пожелала. Тает на солнечном свету, клоками отваливается, исчезает, ровно дымка. Когда-нибудь совсем исчезнет.

– За лицо, говоришь, взялся? А тот оплыл, как воск над огнем?

Сивый кивнул.

– Кровь на пальцах была?

– Да. О меч порезался.

Ворожея задумалась и долгое время не подавала признаков жизни – просто сидит старый человек у печи и дремлет, сморенный теплом. Наконец открыла глаза.

– Тебе не понравятся мои речи.

– Мне редко нравится то, что говорят.

– Не все чисто с дружиной Верны. Парни связаны узами служения почище клятвы. И этот кто-то весьма могуч. – Старуха криво улыбнулась. – Куда там старой ворожее. Но не это главное.

Сивый нахмурился. Тишина в избе загустела, стала громче вопроса.

– Твоя кровь уничтожила обоих. Не заруби ты первого и не сверни челюсть второму, они все равно ушли бы. Нельзя идти против того, кому служишь, а тебя не просто били – мечами рвали.

– Я сам по себе. То не моя дружина.

– Не твоя, но хозяин десятка очень тебе близок. У вас одна кровь. Те двое нарушили закон, встав против тебя.

Безрод ухмыльнулся. Когда жизнь перестала казаться простой и понятной, точно ладейная мачта? Когда взял в руки меч? Или раньше? Ворожея осторожно коснулась того, что пугало ее пуще смерти, еще больше оставила недосказанным. Не будь глупцом, догадайся, отчего девять дней ходил по самому краю и лишь чудом выкарабкался. Отчего льда в груди оказалось больше, чем в полуночных краях зимой, а через раны поддувало мертвящей стужей. Тычок останется здесь. Вон бабка Ясна и то почуяла. Сколько дней прошло, а будто на лбу кто-то написал: «Держись подальше». Сидит бледна, дышит через раз, брагой греется. Усмехнулся. Так и есть, все лицо расписано, «держись подальше».

– Тычок придет, уложи спать и не буди. Поднимется, а меня нет.

Ворожея кивнула, не в силах больше говорить. Безрод встал, просительно выглянул исподлобья, старуха кивнула. Сивый обнял бабку, погладил по голове и бережно помог сесть – Ясна чуть не отпустила сознание. Подхватил меч и вышел.

Глава 4 ЗЕРЦАЛО ЛЕДОВАНА

Безрод взошел на первый попавшийся корабль, шедший на запад. К соловеям идет ладья или к млечам, теперь не важно, главное быстрее покинуть Торжище Великое, пока старый егоз не проспался и не бросился вдогонку. С баламута станется. Тенька в трюме, с коровами и барантой, тянет носом воздух через решетку в палубе, всхрапывает. Торговый грюг широк и вместителен, да вот беда – неповоротлив и не скор, следом идут еще два «пузана», а чуть поодаль – боевая ладья охраняет караван.

Сивый когда греб, ненадолго заменяя по договоренности кого-то из гребцов, когда сидел у решетки, сунув руку вниз, и Тенька, облизывая пальцы, словно преданный пес, хрумкал морковью. Времени много, думай – не хочу. Жизнь будто надвое поделена, до побоища на заставе и после, и с каждым днем катится все скорее. Ровно с горы бежишь, остановиться не можешь, да вот беда, не известно, что внизу найдешь.

Ввечеру, сидя у решетки, слышал в трюме свару: рабы обязанности не поделили, кому за животными убирать. Тебе, нет тебе… твоя очередь, нет твоя… Усмехнулся, сошел вниз, выгнал обоих и, пока окончательно не пали сумерки, вычистил трюм. Бараний горох, коровьи лепешки, конские яблоки собрал в мешок, подозвал кого-то из давешних спорщиков – не стал разбираться, чья очередь, – сунул в руки. Мокрое замыл морской водой, присыпал свежей соломой, постоял около Теньки, расчесал тому гриву. Жеребец тревожно обнюхивал, ровно что-то чуял, носом ткнулся в раны, едва зажившие. Твари бессловесные разбрелись по углам, коровы забились в один угол, овцы – в другой, блеяли, мычали, не было бы стенок, в море попрыгали.