– За что он так?
– Не знаю. – Сивый сел на лавку, покосился на ехидных млечей.
– Злые они.
– Все потеряешь, не так обозлишься.
– Чего звал?
Безрод поднял на Зарянку колючие глаза.
– Сколько тебе лет, красавица?
– Все мои. За тем звал?
– Почему замуж не идешь?
– Не зовут.
– Плохо врешь.
– Тебя это не касается! Взять решил? – Она вскочила.
Сивый за руку усадил строптивицу.
– Не ершись.
– Чего надо?
– Всю душу себе порвала. Сохнешь, а и слова не говоришь. Дура, девка.
Зарянка испуганно отпрянула. Колдун! Как есть колдун! В самое нутро глядит, все видит по самое донышко.
– Если помогу открыться – пойдешь за него?
Чаяновна с надеждой подалась вперед, глаза распахнула, руками прикрыла рот. Поможет воевода?
– А возьмет?
Безрод усмехнулся, тряхнул сивым чубом.
– Я бы взял.
– Так за тебя и пошла! – Зарянка ехидно скривилась. Потом задумалась. – А как узнал?
Безрод отвернулся. Как, как… По счастью в глазах, по тоске в губах. Только слепой не увидит.
– Я пойду спляшу? – Ее глаза вспыхнули надеждой.
– Иди.
Боярышня, ровно козочка, подскочила с лавки, прыгнула в кружок, и всем парням стало жарко, как будто в самой середке хоровода взошло солнце. Весело смеялась, а смеялась – чисто колокольцы переливаются, глаза искры метали, того и гляди, что-нибудь подпалит. Вертелась, не одного ухаря перевертела. Сивый усмехнулся, встал и бочком, по стенке, пошел к выходу. Совсем было вышел, но кто-то влетел в спину и так пихнул, что Безрод отлетел к самой двери. Сзади раздался злорадный смешок. Сивый повернулся. Пляска прекратилась, девки стояли, испуганно зажав рты ладошками, парни напряглись. Коряга и Взмет стояли, уперев руки в боки, и дерзко лыбились. Безрод мрачно ухмыльнулся, оглядел обоих и молча вышел. Даже за дверью был слышен смех млечей. Сивый скрипнул зубами, почерпнул снега и залепил им все лицо, дабы остыть…
Отвада обнял, ровно сына. Усадил, сам чару налил, поднес. Безрод криво усмехнулся. Принесла нелегкая прямо к трапезе. Кругом родовитые да именитые, глядят, как волки на ягня. Сивый осушил чару, почетным пленником просидел рядом с князем всю трапезу, а потом заперся с Отвадой в думной.
– Молод ты еще, князь. Хватит горе-злосчастье мыкать.
– К чему ведешь, сынок?
– Если за сына почитаешь, слушайся будто сына.
– К чему клонишь?
– Девка есть одна. Сама ровно лебедь выступает, глаза – как небо летом, коса русая, чисто ржаной сноп.
– Складно поешь, сынок!
Безрод согнал с губ улыбку.
– Любит – усыхает.
– Так женись!
Сивый ухмыльнулся.
– Тебя любит.
Отвада замер, прищурил глаза, колко взглянул на Безрода.
– Играешь? Не то время.
– Не до игр. – Сивый посерьезнел. – Довольно прятаться. Молод еще. Девка с ума сходит. Пойдут еще свои сыновья. На руках станешь баюкать, на шее катать.
Отвада медленно покачал головой. Безрод ухмыльнулся.
– Поздно уже, князь. Просватал ты нынче девку у отца. Сам там был, мед хмельной пил.
– Я? Просватал?
– Ты. Такими мужьями не бросаются. Быть свадьбе.
Отвада сгреб Безрода за ворот.
– Что творишь, паскудник? Глумиться удумал?
– Или не сын я тебе, батюшка? – Сивый ухмыльнулся. – Неужели бить будешь?
Отвада весь трясся от злости, глыбой навис над Безродом.
– Кто просватал?
– Стюжень, Перегуж и я.
Слова застревали в горле князя, он только сопел да клокотал, чисто кипяток в котле.
– Чего ж не спросишь, кого просватал?
– И кого? – проревел Отвада.
– А Зарянку, Чаянову дочь. Детки от нее чудные пойдут. Девка в самом соку!
– Много взял на себя, мальчиш-шка! – Отвада, побелев от ярости, рычал Безроду в лицо. Сивый отпрянул. Страшен князь в гневе. – Ишь, заботливый нашелся! Твоя задумка?
– Не дам родителю помереть заживо! – Сивый ухмыльнулся и дурашливо протянул руки. – Для того ли в сече выжил, чтобы в мирной жизни зачахнуть?
Князь отпустил Безрода, устало опустился на скамью.
– Шут гороховый! Нынче же растолкую Чаяну…
– Поздно, князь. Город ликует. Да и боярин обидится.
– Бестолочь! Все трое бестолочи! – Князь взвился со скамьи, сжав пальцы в кулаки.
– Не везло тебе до сих пор с сыновьями, князь. – Безрод усмехнулся. – Дадут боги, отныне завезет.
– Мальчиш-шка!
– А рука у нее тонкая, белая. Когда поднесли договорное колечко, девка зарделась, чисто рассветная заря, а когда надела, засияла, ровно луна средь бела дня, – усмехаясь, рассказывал Безрод.
– Во-о-он! – Отвада с ревом выпростал руку к двери.
Сивый равнодушно пожал плечами и вышел. А когда дверь думной за ним закрылась, по всему терему разлетелся зычный, раскатистый смех и полилась песня: Ой, вы девушки невестушки, ой вы, белые лебедушки…
На собственной свадьбе князь сидел мрачный, насупленный и гневливо зыркал по сторонам. Сивый восседал в самом конце стола и усмехался. Дабы испепелить грозным взглядом Безрода, Отваде пришлось бы отвернуться от невесты и долго искать «сына» в ряду бояр и прочих высоких гостей. Не видимый князем, Сивый тонко усмехался. Зарянка сидела сама не своя. Дышала через раз, от волнения икота напала, хорошо лица невесты никто не видел. Слуги настежь распахнули княжий терем, и за несколько дней весь город перебывал на свадьбе Отвады и Чаяновны. Всякий стоящий на ногах пригубил чарочку во здравие мужа и жены.
Безрод пил за счастье князя и новоиспеченной княжны от всей души, но едва видел млечей, незаметно исчезал. Уходил на задний двор и долго смотрел на небо, вечернее, утреннее, полуденное.
– Помнишь, говорил, будто вместо сына тебе Отвада?
– Помню. – Стюженя хмель не брал. Сидел на бревне на заднем дворе так же рассудителен и спокоен.
– Вот и вышло, что сына женил. Ухватил за чуб и отчей рукой на путь наставил.
– Вышло. – Старик улыбнулся. – А помнишь, я говорил, что ты князю нужнее, чем он тебе?
– Помню.
– Вот и по-моему вышло.
– А чуешь, старик, весной пахнет? – Сивый потянул носом пролетающий ветерок.