Доктор потыкал пальцем в наладонник и объявил:
— Едем в Склиф!
В Склиф, так в Склиф. Кате было все равно куда, лишь бы не смотреть в мамины глаза, полные горя, и не встречаться вечером с папой.
Двадцатичетырехкоечная «психосоматика», официально называемая соматопсихиатрическим отделением, оказалась маленькой, уютной и совсем не страшной. Лечащий врач Лариса Эрнестовна не столько интересовалась причинами, толкнувшими Катю на попытку самоубийства, сколько болтала о том да о сем. Лариса Эрнестовна вообще оказалась ужасной болтуньей. Начнет говорить — не остановишь. Заведующая отделением Нина Сергеевна была построже и посерьезнее, но тоже располагала к себе. Уколов, которых Катя, несмотря на свою взрослость, боялась, ей не назначили, ограничились таблетками и психотерапией. Психотерапия была индивидуальной (непринужденная беседа с разговорчивой Ларисой Эрнестовной) и групповой (каждый рассказывает о своих проблемах, остальные слушают и комментируют). Групповые занятия нравились Кате меньше. Не хотелось выворачиваться наизнанку на людях, не хотелось вникать в чужие проблемы. Она попыталась было отказаться от групповой психотерапии, но Лариса Эрнестовна уговорила этого не делать, сказав, что тогда все лечение пойдет насмарку. Насмарку Катя не хотела, она хотела вылечиться. Пришлось впервые в жизни подчиниться и сделать не так, как хочется, а так, как надо, то есть так, как советуют другие. Ничего, получилось. А судьба в награду послала Кате Александра…
Александром его звали редко и только в колледже, а так обычно звали Сашей или Сашкой. Обычный парень из обычного спального района. Отец — прапорщик, мать — бухгалтер в мебельном магазине, сестра — десятиклассница. Обычное детство, обычная школа, обычный колледж, в котором Александр учился на менеджера. Обычные, ничем не примечательные товарищи. Два близких друга, одна подруга с перспективой на спутницу жизни.
С подруги все и началось, точнее — началось с банальной гонореи, которую диагностировал у Александра венеролог из районного КВД.
— А от грязных рук не могло? — робко предположил Александр.
Смириться с мыслью о том, что любимая ему изменяет, было невозможно. Даже предположить такое было невозможно, не то что смиряться!
Пожилой венеролог был ехидным циником. Тому способствовали возраст, специальность и геморрой. Яд так и капал с кончика его языка, прожигая невидимые дыры в напольной плитке.
— Могло! — обнадежил он и тут же обломал: — Если пошерудить рукой в инфицированной вагине, а потом долго наглаживать себя по головке, да еще в канал мизинцем…
Больше вопросов Александр не задавал. Взял рецепты и побежал в аптеку. Бежалось хорошо, легко. Зуд в мочеиспускательном канале способствует быстрому передвижению, балетным па и прочей физической активности. А у Александра свербило там очень сильно, сильнее, чем в душе.
— Как же так, Вика? — спросил он у любимой.
— А вот так! — огрызнулась та, и вылила на бедного Александра целый ушат помоев.
Вылила образно, но лучше бы уж на самом деле. Принять душ и одеться в чистое недолго, несложно и не страшно, а вот узнать о себе «всю правду»… За пять минут Александр узнал, что как мужчина он представляет разве что «прогулочную» ценность, то есть — взяв его под руку, можно прогуляться по улице, и на том, как говорится, спасибо.
— С таким членом, как у тебя, только синичек трахать! — орала любимая женщина. — Размер у тебя детсадовский и кончаешь ты в три секунды! Я с тобой ничего никогда не чувствовала, только притворялась, чтобы тебя, дурака, не расстраивать! Что ж мне теперь, на всю жизнь без женского счастья остаться?!
— А зачем притворялась? — только и спросил Александр.
Вообще-то любимая не очень-то и притворялась, а если когда и играла немножко, так только ради того, чтобы порадовать Александра, которого выделяла и ценила за серьезность его намерений. Намерения всех прочих кавалеров не шли дальше «поддать и перепихнуться», а любая приличная девушка должна думать о будущем. Гадостей Александру Вика наговорила от испуга. Хороший метод — валить с больной головы на здоровую, иногда срабатывает. Но отступать при этом нельзя. Назвался, то есть назвалась груздем — полезай в кузов.
— Из жалости! — брякнула Вика. — По доброте!
Александр почернел лицом и ушел, не сказав ни слова. Дома «отдыхал» отец, на которого в пьяном виде обычно накатывал воспитательный раж.
— Менагер кислых щей пришел! — глумливо заорал он, увидев сына. — Заходи, не стесняйся!
Отца, всю жизнь мечтавшего о высшем образовании, не столько в смысле знаний, сколько в смысле диплома, глубоко ранила и сильно раздражала учеба сына и наследника старенькой заслуженной «четверки» в колледже. «Сейчас век высшего образования!», — говорил он, пеняя сыну на отсутствие амбиций. Ну и «менагером кислых щей» прозвал, выражая свое отцовское презрение.
Обойдя отца, Александр ушел в ванную и заперся там. Кроме как в ванной или в туалете, запереться было негде. А надо было запереться и подумать. Крепко подумать. О жизни и вообще.
— Только пришел — и сразу в ванную! — начал орать за дверью обидевшийся родитель. — Онанист хренов! Ясное дело — такому чмордяю ни одна баба не даст, вот и приходится руками работать! Молчишь, суслик! А что ты можешь ответить? Тебя, дефективного, даже в армию не взяли!
Александра не взяли в армию. Признали ограниченно годным к военной службе и «дали» категорию «В». Зрение подкачало, семь диоптрий на левом глазу.
— Только армия может сделать из дристуна мужика! А ты так дристуном и помрешь!
В трезвом виде отец был тихим, спокойным, дружелюбным и деликатным человеком. Но после первого же стакана перевоплощался в мистера Хайда — грубил, оскорблял, мог огреть ремнем. Боялся только матери, та за двадцать три года счастливой и беспросветной семейной жизни научилась орудовать скалками, сковородками, табуретками и прочими предметами так хорошо, что могла бы выстоять и против любого из братьев Кличко, если бы тем пришло в голову драться с женщиной. Однажды пылесосом отца «выключила», когда он во время уборки стал руками махать. Современные пылесосы легкие — и мать не надорвалась, и отец не пострадал.
Сестра сидела у себя в комнате, отгородившись от реальности музыкой. К отцовским «показательным выступлениям» она давно привыкла, потому что видела и слышала их с пеленок. Отец поорал еще немного и ушел на кухню — добавлять. Александр начал думать и очень скоро додумался до того, что отец, в сущности, прав, хоть и груб. Не быть Александру настоящим мужиком, ну хоть он тресни. И с женщинами у него никогда ничего путного не выйдет, только смех сквозь слезы или слезы сквозь смех, что, в сущности, одно и то же. А тут еще гонорея.
«Быть или не быть?» — это вечный вопрос. Чаша личных весов Александра клонилась к тому, чтобы «не быть». А ну его нахрен такое бытие!
Нахрен, так нахрен. Мужик сказал — мужик сделал. «Хоть в этом буду мужиком», — решил Александр, и стрелка на шкале его самоуважения перескочила на соседнее деление. Он вышел из ванной, прошел на кухню, где, положив голову на стол, похрапывал отец (традиционный получасовой сон после третьего стакана), достал из настенного шкафчика «аптечку» — коробку из-под материнских туфель, в которой хранились лекарства, и вернулся с ней в ванную.