Прощайте, монсеньор. Если в течение двух недель я не получу ответа, то буду считать это письмо недействительным.
Оливер Кромвель».
– Господин Мордаунт, – сказал кардинал громким голосом, словно для того, чтобы разбудить замечтавшегося посла, – мой ответ на это письмо будет тем удовлетворительнее для генерала Кромвеля, чем больше я буду уверен, что никто о нем не узнает. Ожидайте ответа в Булони-сюр-Мер и обещайте мне отправиться туда завтра утром.
– Обещаю вам это, монсеньор, – отвечал Мордаунт. – Но сколько же дней я должен буду ожидать ответа вашего преосвященства?
– Если вы не получите его в течение десяти дней, можете ехать.
Мордаунт поклонился.
– Я еще не кончил, сударь, – сказал Мазарини. – Ваши личные дела меня глубоко тронули. Кроме того, письмо генерала Кромвеля делает вас, как посла, лицом, значительным в моих глазах. Еще раз спрашиваю вас: не могу ли я для вас что-нибудь сделать?
Мордаунт подумал мгновение, видимо, колеблясь; затем решился что-то сказать, но в эту минуту поспешно вошел Бернуин, наклонился к уху кардинала и шепнул ему:
– Монсеньор, королева Генриетта в сопровождении какого-то английского дворянина только что прибыла в Пале-Рояль.
Мазарини подскочил в кресле; это не ускользнуло от внимания молодого человека и заставило его удержаться от признания.
– Сударь, – сказал ему кардинал, – вы поняли меня, не так ли? Я назначил вам Булонь, так как мне кажется, что выбор французского города для вас безразличен. Если вы предпочитаете другой город, назовите его сами. Но вы легко поймете, что, подверженный всяческим воздействиям, от которых я уклоняюсь лишь благодаря осторожности, я хотел бы, чтобы о вашем пребывании в Париже никто не знал.
– Я уеду, монсеньор, – сказал Мордаунт, делая несколько шагов к той двери, в которую вошел.
– Нет, не сюда, не сюда! – торопливо воскликнул кардинал. – Пройдите, пожалуйста, через эту галерею, оттуда вы легко выйдете на лестницу. Я хотел бы, чтобы никто не видел, как вы выйдете, так как наше свидание должно остаться тайной.
Мордаунт последовал за Бернуином, который проводил его в соседнюю залу и передал курьеру, указав ему дверь, через которую надлежало выйти.
Затем Бернуин поспешил вернуться к своему господину, чтобы ввести к нему королеву Генриетту, уже проходившую через стеклянную галерею.
Кардинал встал и поспешно пошел навстречу английской королеве. Он встретил ее посреди стеклянной галереи, примыкавшей к его кабинету.
Мазарини тем охотнее выказал свою почтительность к этой королеве, лишенной королевского блеска и свиты, что не мог не чувствовать своей вины за проявляемую им скупость и бессердечие.
Просители умеют придавать своему лицу любое выражение, и дочь Генриха IV улыбалась, идя навстречу тому, кого она презирала и ненавидела.
«Скажите, – подумал Мазарини, – какое кроткое лицо! Уж не пришла ли она занять у меня денег?»
При этом он бросил беспокойный взгляд на крышку своего сундука и даже повернул камнем вниз свой перстень, так как блеск великолепного алмаза привлекал внимание к его руке, белой и красивой. На беду, этот перстень не обладал свойством волшебного кольца Гигеса, которое делало своего владельца невидимым, когда он его поворачивал.
А Мазарини очень хотелось стать в эту минуту невидимым, так как он догадывался, что королева Генриетта явилась к нему с просьбой. Раз уж королева, с которой он так плохо обходился, пришла с улыбкой вместо угрозы на устах, то ясно, что она явилась в качестве просительницы.
– Господин кардинал, – сказала царственная гостья, – я думала сначала поговорить с королевой, моей сестрой, о деле, которое привело меня к вам, но потом решила, что политика скорее дело мужское.
– Государыня, – ответил Мазарини, – поверьте, я глубоко смущен этим лестным для меня предпочтением вашего величества.
«Он чересчур любезен, – подумала королева, – неужели он догадался?»
Они вошли в кабинет. Кардинал предложил королеве кресло и, усадив ее, сказал:
– Приказывайте самому почтительному из ваших слуг.
– Увы, сударь, – возразила королева, – я разучилась приказывать и научилась просить. Я являюсь к вам с просьбой и буду бесконечно счастлива, если вы исполните ее.
– Я слушаю вас, ваше величество, – сказал Мазарини.
– Господин кардинал, – начала королева Генриетта, – дело идет о той войне, которую мой супруг, король, ведет против своих возмутившихся подданных. Но может быть, вы не знаете, – прибавила королева с грустной улыбкой, – что в Англии сражаются и что в скором времени война примет еще более решительный характер?
– Я ничего не знаю, ваше величество, – поспешно сказал кардинал, сопровождая свои слова легким пожатием плеч. – Увы, наши собственные войны поглощают все время и внимание такого слабого и неспособного министра, как я.
– В таком случае, господин кардинал, могу вам сообщить, что Карл Первый, мой супруг, готовится к решительному бою. В случае неудачи (Мазарини повернулся в кресле) – надо все предвидеть, – продолжала королева, – в случае неудачи он желает удалиться во Францию и жить здесь в качестве частного лица. Что вы на это скажете?
Кардинал внимательно ее выслушал, причем ни один мускул на его лице не дрогнул и не выдал испытываемых им чувств. Его улыбка осталась такой же, как всегда: притворной и льстивой. Когда королева кончила, он сказал своим вкрадчивым голосом:
– Ваше величество, думаете ли вы, что Франция, сама находящаяся сейчас в состоянии бурного волнения, может служить спасительной пристанью для низвергнутого короля? Корона и так непрочно держится на голове короля Людовика Четырнадцатого. По силам ли будет ему двойная тяжесть?
– Я-то, кажется, была не очень обременительна, – перебила королева с горькой улыбкой. – Я не прошу, чтобы для моего супруга сделали больше, чем было сделано для меня. Вы видите, мы очень скромные властители.
– О, вы – это другое дело, – поспешно вставил кардинал, чтобы не дать договорить королеве. – Вы дочь Генриха Четвертого, этого замечательного, великого короля…
– Что, однако же, не мешает вам отказать в гостеприимстве его зятю, не так ли, сударь? А вы должны были бы вспомнить, что когда-то этот замечательный, великий король, изгнанный так же, как, быть может, будет изгнан мой муж, просил помощи у Англии, и Англия не отказала ему. А ведь королева Елизавета не приходилась ему племянницей.
– Peccato! [19] – воскликнул Мазарини, сраженный этой простой логикой. – Ваше величество не понимает меня и плохо истолковывает мои намерения; это, должно быть, от того, что я плохо объясняюсь по-французски.