– А! Вы знали об этом? – спросил Мордаунт.
– Пустяки! Четыре человека, переодетые рабочими, собирались освободить короля из тюрьмы и отвезти его в Гринвич, где его ожидало судно.
– И, зная все это, ваша светлость оставались здесь, вдали от Сити, в полном покое и бездействии?
– В покое – да, – отвечал Кромвель, – но кто вам сказал, что в бездействии?
– Но ведь заговор мог удаться.
– Я очень желал этого.
– Я полагал, что ваша светлость смотрите на смерть Карла Первого как на несчастье, необходимое для блага Англии.
– Совершенно верно, – отвечал Кромвель, – я и теперь держусь того же мнения. Но по-моему, было только необходимо, чтобы он умер; и было бы лучше, если бы он умер не на эшафоте.
– Почему так, ваша светлость?
Кромвель улыбнулся.
– Извините, – поправился Мордаунт, – но вы знаете, генерал, что я новичок в политике и при удобном случае рад воспользоваться наставлениями моего учителя.
– Потому что тогда говорили бы, что я осудил его во имя правосудия, а дал ему бежать из сострадания.
– Ну а если бы он действительно убежал?
– Это было невозможно.
– Невозможно?
– Да, я принял все меры.
– А вашей светлости известно, кто эти четыре человека, замышлявшие спасти короля?
– Четверо французов, из которых двух прислала королева Генриетта к мужу, а двух – Мазарини ко мне.
– Не думаете ли вы, генерал, что Мазарини поручил им сделать это?
– Это возможно, но теперь он отречется от них.
– Вы думаете?
– Я вполне уверен.
– Почему?
– Потому что они не достигли цели.
– Ваша светлость, вы отдали мне двух из этих французов, когда они были виновны только в том, что защищали Карла Первого. Теперь они виновны в заговоре против Англии: отдайте мне всех четырех.
– Извольте, – отвечал Кромвель.
Мордаунт поклонился с злобной торжествующей улыбкой.
– Но, – продолжал Кромвель, видя, что Мордаунт готовится благодарить его, – возвратимся к этому несчастному Карлу. Были крики в толпе?
– Почти нет, а если были, то только: «Да здравствует Кромвель!»
– Где вы стояли?
Мордаунт смотрел с минуту на генерала, стараясь прочесть в его глазах, спрашивает ли он серьезно, или ему все известно.
Но пламенный взгляд Мордаунта не мог проникнуть в темную глубину взора Кромвеля.
– Я стоял на таком месте, откуда все видел и слышал, – уклончиво отвечал Мордаунт.
Теперь Кромвель, в свою очередь, в упор посмотрел на Мордаунта, который старался быть непроницаемым. Поглядев на него несколько секунд, Кромвель равнодушно отвернулся.
– Кажется, – сказал он, – палач-любитель превосходно выполнил свою обязанность. Удар, мне говорили, был мастерский.
Мордаунт припомнил слова Кромвеля, будто тот не знает никаких подробностей, и теперь убедился, что генерал присутствовал на казни, укрывшись за какой-либо занавесью или ставней одного из соседних домов.
– Да, – так же бесстрастно и спокойно отвечал Мордаунт, – одного удара оказалось достаточно.
– Может быть, это был профессиональный палач? – сказал Кромвель.
– Вы так думаете, генерал?
– Почему бы нет?
– Этот человек не был похож на палача.
– А кто ж другой, кроме палача, взялся бы за такое грязное дело? – спросил Кромвель.
– Возможно, – возразил Мордаунт, – что это был какой-нибудь личный враг короля Карла, давший слово отомстить ему и выполнивший свой обет. Быть может, это был дворянин, имевший важные причины ненавидеть павшего короля; зная, что королю хотят помочь бежать, он стал на его пути, с маской на лице и с топором в руке, – не для того, чтобы заменить палача, но чтобы исполнить волю судьбы.
– Возможно и это! – согласился Кромвель.
– А если это было так, – продолжал Мордаунт, – то неужели вы осудили бы его поступок, ваша светлость?
– Я не судья в этом деле, – отвечал Кромвель, – пусть рассудит бог.
– Но если бы вы знали этого дворянина?
– Я его не знаю и не желаю знать, – сказал Кромвель. – Не все ли мне равно, тот ли это сделал или другой. Раз Карл был осужден, то голову ему отсек не человек, а топор.
– И все же, не будь этого человека, – продолжал настаивать Мордаунт, – король был бы спасен.
Кромвель улыбнулся.
– Без сомнения, – сказал Мордаунт. – Вы же сами сказали, что его хотели увезти.
– Его увезли бы в Гринвич. Там он сел бы со своими четырьмя спасителями на фелуку. Но на фелуке было четверо моих людей и пять бочек с порохом, принадлежащих английскому народу. В море эти четыре человека пересели бы в шлюпку, а дальше… вы уже достаточно искусны в политике, чтобы угадать остальное.
– Понимаю. В море они все взлетели бы на воздух.
– Вот именно. Взрыв сделал бы то, чего не захотел сделать топор. Король Карл исчез бы без следа. Стали бы говорить, что он избегнул земного правосудия, но что его постигла божья кара. Мы оказались бы только его судьями, а палачом его – сам бог. Вот этого-то и лишил меня ваш замаскированный дворянин, Мордаунт. Вы видите теперь, что я имею основание говорить: я не хочу знать его. Ибо, сказать по правде, несмотря на его лучшие намерения, я не очень благодарен ему за его услугу.
– Генерал, – отвечал Мордаунт, – я, как всегда, смиренно преклоняюсь пред вами. Вы глубокий мыслитель, и ваш план со взрывом фелуки бесподобен.
– И нелеп, – оборвал его Кромвель, – так как он оказался бесполезным. В политике только те планы бесподобны, которые дают плод. Всякая неудавшаяся мысль тем самым становится грубой и бесплодной. Поэтому вы, Мордаунт, сейчас же отправляйтесь в Гринвич, – закончил Кромвель, вставая, – разыщите хозяина фелуки «Молния» и покажите ему белый платок с четырьмя завязанными по углам узлами, – это условный знак. Прикажите людям сойти на берег, а порох вернуть в арсенал, если только…
– Если только… – повторил Мордаунт, лицо которого засияло злобной радостью от слов Кромвеля.
– Если только эта фелука со всем своим снаряжением не пригодится вам для личных целей.
– О милорд! Милорд! – воскликнул Мордаунт. – Бог отметил вас своим перстом и одарил взглядом, от которого ничто не может укрыться.
– Вы, кажется, назвали меня милордом? – смеясь, спросил Кромвель. – Это не беда, когда мы с глазу на глаз, но остерегайтесь, чтобы это слово не вырвалось у вас перед нашими дураками пуританами.
– Но разве вы, ваша светлость, не будете именоваться так в скором времени?