– Как бы то ни было, – сказал Рауль, – бедняга получит своего священника. Но, судя по лицу, у кающегося, право, совесть чище, чем у духовника. Я, признаться, привык к священникам совсем другого вида.
– Видите ли, – сказал де Гиш, – он из странствующих монахов, что просят милостыню на большой дороге, пока им не свалится приход с неба. По большей части это иностранцы – шотландцы, ирландцы, датчане. Мне иногда показывали таких.
– Столь же безобразных?
– Нет, но все же достаточно отвратительных.
– Какое несчастье для бедного раненого умирать на руках у подобного монаха!
– Положим, разрешение-то грехов идет не от того, кто его дает, а от бога, – сказал Гиш. – Но признаюсь, я предпочел бы умереть без покаяния, чем иметь дело с таким духовником. Вы согласны со мной, не правда ли, виконт? Я видел, вы поглаживали ручку вашего пистолета, словно вам хотелось размозжить ему голову.
– Да, граф, странная вещь, которая вас удивит: при виде этого человека я почувствовал неописуемый ужас. Вам приходилось когда-нибудь повстречать змею?
– Никогда, – сказал де Гиш.
– Со мной это часто случалось в наших лесах возле Блуа. Помнится, когда я в первый раз увидел змею и она, извиваясь, посмотрела на меня своими тусклыми глазками, покачивая головой и высовывая язык, я побледнел и замер на месте, словно зачарованный, пока граф де Ла Фер…
– Ваш отец? – спросил де Гиш.
– Нет, мой опекун, – ответил Рауль, краснея.
– Ну, ну?
– …Пока граф де Ла Фер не сказал мне: «Ну что же, Бражелон, скорей за шпагу!» Тогда я подбежал к гадине и рассек ее пополам в тот момент, когда она, шипя, поднялась на хвосте, чтобы броситься на меня. Уверяю вас, такое же чувство я испытал при виде этого человека, когда он сказал: «А вы зачем спрашиваете?» – и посмотрел на меня.
– И вы сожалеете, что не рассекли его пополам, как ту змею?
– Ну да, почти что, – сказал Рауль.
Они были уже недалеко от гостиницы, когда увидели на дороге приближающуюся с другой стороны процессию во главе с д’Арменжем. Два человека несли умирающего, третий вел лошадей.
Молодые люди прибавили ходу.
– Вот раненый, – сказал де Гиш, проезжая мимо августинца. – Будьте так добры, поторопитесь немного, сеньор монах!
Рауль постарался проехать по дороге как можно дальше от монаха, отворачиваясь от него с омерзением.
Теперь молодые люди ехали не позади августинца, а впереди него. Они поспешили к раненому и сообщили ему радостное известие. Умирающий приподнялся, чтобы посмотреть в указанном направлении, увидел монаха, который приближался, подгоняя мула, и с лицом, просветленным радостью, опять опустился на носилки.
– Теперь, – сказали молодые люди, – мы сделали для вас все, что могли, и так как мы спешим в армию принца, то будем продолжать наш путь. Вы извините нас, не правда ли? Говорят, что готовится сражение, и мы не хотели бы явиться на следующий день после него.
– Поезжайте, молодые сеньоры, – сказал раненый, – и будьте благословенны за вашу заботу. Вы поистине сделали для меня все, что было в ваших силах. Я могу только сказать вам еще раз: да хранит бог вас и всех близких вашему сердцу.
– Мы поедем вперед, – сказал де Гиш своему воспитателю, – а вы догоните нас по дороге в Камбрен.
Трактирщик ждал у дверей. Он все приготовил – постель, бинты, корпию – и послал конюха за лекарем в ближайший город Ланс.
– Хорошо, – сказал трактирщик, – все будет сделано, как вы приказали. Но сами-то вы разве не остановитесь, чтобы перевязать вашу рану? – прибавил он, обращаясь к Бражелону.
– О, моя рана пустячная, – отвечал виконт. – Успею заняться ею на следующей остановке. Прошу вас об одном: если проедет верховой и спросит вас о молодом человеке на рыжей лошади, в сопровождении лакея, – скажите ему, что вы меня видели, что я поехал дальше и рассчитываю обедать в Мазенгарбе, а ночевать в Камбрене. Этот верховой – мой слуга.
– Не лучше ли будет для большей верности спросить его имя и назвать ему ваше? – сказал хозяин.
– Лишняя предосторожность не повредит, – ответил Рауль. – Меня зовут виконт де Бражелон, а его – Гримо.
В это время с одной стороны принесли раненого, а с другой подъехал монах. Молодые люди посторонились, чтобы пропустить носилки. Монах между тем слез с мула и велел отвести его в конюшню, не расседлывая.
– Сеньор монах, – сказал де Гиш, – хорошенько исповедуйте этого человека и не беспокойтесь о расходах, за вас и за вашего мула заплачено.
– Благодарю вас, сударь, – ответил монах с той же улыбкой, от которой Бражелон содрогнулся.
– Едемте, граф, – сказал Рауль, испытывавший инстинктивное отвращение к августинцу. – Едемте, мне здесь как-то не по себе.
– Благодарю вас еще раз, прекрасные сеньоры, – сказал раненый, – не забывайте меня в своих молитвах.
– Будьте покойны, – ответил де Гиш и пришпорил своего коня, чтобы догнать Рауля, отъехавшего уже шагов на двадцать.
В это время слуги внесли носилки в дом. Хозяин и хозяйка стояли на ступеньках перед дверью.
Несчастный раненый, видимо, испытывал страшные мучения, но его волновала только одна мысль: идет ли за ним монах.
При виде бледного, окровавленного человека хозяйка схватила мужа за руку.
– Что случилось? – спросил тот. – Уж не дурно ли тебе?
– Нет, но ты посмотри на него, – сказала хозяйка, указывая мужу на раненого.
– Да, мне кажется, ему очень плохо.
– Я не об этом, – продолжала хозяйка, вся дрожа, – я спрашиваю тебя: узнаешь ли ты его?
– Этого человека? Постой…
– А, вижу, ты узнал его, ты тоже побледнел, – сказала жена.
– В самом деле! – воскликнул хозяин. – Горе нашему дому! Это бывший бетюнский палач!
– Бывший бетюнский палач! – прошептал молодой монах, останавливаясь, и на лице его отразилось отвращение к тому, кого он собирался исповедовать.
Д’Арменж, стоявший в дверях, заметил его колебания.
– Сеньор монах, – сказал он, – настоящий ли это палач или бывший, все-таки он человек. Окажите ему последнюю помощь, которую он у вас просит: ваш поступок от этого будет еще достойнее.
Монах, ничего не ответив, молча направился в нижнюю комнату, где слуги уложили умирающего на кровать.
Увидев служителя алтаря, шедшего к изголовью больного, слуги вышли и затворили за собой дверь.
Д’Арменж и Оливен дожидались их. Все четверо сели на коней и рысью пустились по дороге вслед за Раулем и его спутником, уже исчезнувшими вдали.
Когда воспитатель и его свита уже скрылись из виду, перед гостиницей остановился новый путник.