Нужно сказать Анне Ивановне, чтобы приготовила плотный завтрак – яичницу с помидорами, булочку к чаю. А кофе крепкий она больше не станет пить, лучше свежевыжатый сок. И нужно много гулять. Она позавтракает и поедет в парк, там тихо, воздух свежий, мамы с колясочками по аллейкам ходят…
В дверь постучали. В комнату заглянула Анна Ивановна и тихим бесцветным голосом проговорила:
– Людмила Михайловна, Михаил Николаевич просил вас зайти.
Людмиле показалось, что голос Анны звучит как-то виновато, и глаза она смущенно прятала. И дистанцию держит – Людмила Михайловна, на «вы»… Ну да ладно, Людмиле недосуг разбираться, что с прислугой происходит…
– Сейчас… – Людмила отставила чашку, встала и через общий холл прошла в квартиру отца.
Отец ждал ее в своем кабинете. Она удивилась мимоходом, что он не на службе, но потом вспомнила, что сегодня суббота.
Лицо его было мрачно и озабочено. Тяжелые, грубые черты казались высеченными из камня.
– Людмила, – проговорил он, едва дочь вошла в кабинет, – почему ты мне сразу не сказала?
– Не сказала что?
– Сядь, – отец привстал, показал ей на кресло.
Людмила опустилась в него, почувствовав себя как посетитель на приеме у большого начальника. Это было неприятное и унизительное чувство.
– Ты беременна, – отчеканил отец, как будто предъявил ей серьезное обвинение.
Людмила вздрогнула.
Откуда он знает? Ведь она ничего ему не говорила, и никому не говорила. Она сама об этом узнала два дня назад!
И тут до нее дошло.
Она выбросила результат теста в ведро, и Анна Ивановна нашла его там… Разумеется, это она доложила отцу, больше некому!
Вот почему у нее был такой виноватый вид!
Людмила представила, как Анна копается в мусоре, и ее невольно передернуло от отвращения.
– Ну да, – проговорила она, справившись с охватившими ее эмоциями, – да, я беременна. И что дальше? Я замужняя женщина… то есть еще недавно была замужней женщиной. Я не нагуляла этого ребенка на стороне. Да если бы даже и так – я взрослая женщина, мне не пятнадцать лет, так что я не понимаю твоего тона… За что ты мне выговариваешь? Что я сделала плохого?
– Ну, извини. – Отец опустил тяжелые, набрякшие веки, голос его смягчился, хотя чувствовалось, что для этого ему пришлось сделать над собой усилие. – Извини, Мила, ты права. – Он выговорил эти слова с явным усилием. – Но ты верно поставила вопрос – что дальше? Эта беременность нам совершенно не нужна… тебе совершенно не нужна, – поправился он, перехватив ее удивленный взгляд. – Необходимо принять меры.
– О чем ты говоришь? – Людмила с изумлением взглянула на отца, кровь отхлынула от ее лица.
– Ну, что ты, не понимаешь? – Он в упор посмотрел на нее, лицо его снова отвердело, словно он репетировал выражение для собственного надгробного памятника. – Ты действительно взрослая женщина и прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Ведь срок, наверное, небольшой?
– Небольшой, – машинально подтвердила Людмила.
– Ну и прекрасно. – Отец потянулся к телефону. – Я позвоню Леопольду Давидовичу…
– Что? – Людмила почувствовала, как сердце провалилось куда-то глубоко вниз. – Чтобы я больше близко к дому не видела этого жирного кота! Чтобы его духу здесь не было!
Людмила сама испугалась этой неожиданной вспышки. Никогда прежде она не смела повышать голос в присутствии отца. Только робко опускала глаза и послушно повторяла: да, папа! Конечно, папа! Как скажешь, папа!
Отец тоже очень удивился. Он отдернул руку от телефона, заморгал и проговорил примирительно:
– Ну, если ты не хочешь иметь дело с Леопольдом, я найду другого врача… хотя я не понимаю, в чем дело… Леопольд Давидович – замечательный врач…
– Нет! – выпалила Людмила. – Ни в коем случае!
– Ну ладно. – Отец пожал плечами. – Я знаю, в твоем положении у женщин бывают капризы… пусть не Леопольд, пусть кто-то другой, хороших врачей много…
– Нет, ты меня не понял. – Людмила заговорила тише, но в ее голосе звучала непривычная твердость. – Я ни в коем случае не стану прерывать беременность. Я рожу этого ребенка.
– Что? – Отец не поверил своим ушам, как всякий настоящий мужчина, он смотрел на отказ как баран на новые ворота. – Людмила, не забывайся! Как ты разговариваешь с отцом?
– Я-то не забываюсь! – Людмила с трудом сдерживалась, чтобы не закричать. – А вот ты… кажется, ты перепутал меня с кем-то из своих подчиненных! Ты решил, что можешь отдавать мне приказы, как своим шестеркам!
Отец опустил глаза, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы взять себя в руки, и снова заговорил:
– Мила, ты должна понять, что этот ребенок сейчас совершенно не ко времени. Антон умер, это очень печально, но это уже случилось, и с этим ничего не поделаешь. Ты молода, ты наверняка захочешь устроить свою жизнь, и этот ребенок тебе помешает.
– Мне этот ребенок не помешает, – отчеканила Людмила, – я хочу его родить и рожу. И даже не смей предлагать мне ее убить!
В этот момент она точно знала, что крошечное существо у нее внутри является девочкой.
– Ты не можешь противопоставлять свои интересы интересам семьи! – резко ответил отец. – В конце концов, не забывай, что ты обязана семье всем, что ты имеешь! Ты ни в чем не знаешь отказа, любой твой каприз немедленно исполняется! Так будь любезна и ты что-то делать в интересах семьи!
– Что, – Людмила проницательно взглянула на отца, – вы с братом присмотрели для меня нового мужа?
Она вспомнила тусовку, на которую возил ее отец, и вчерашнюю встречу с Глебом в холле.
– Это Несвицкий?
– А хоть бы и так! – Отец опустил глаза в стол, забарабанил по нему пальцами. – Влад – интересный мужчина, сильный, самостоятельный… конечно, он постарше тебя, но только в таком возрасте мужчины по-настоящему встают на ноги…
Он говорил еще что-то, но Людмила его не слушала. Она впервые смотрела на отца как бы чужими глазами.
Она поняла, что этот немолодой, грузный человек с монументальной внешностью только кажется сильным и значительным, в действительности он слаб и болен, отними у него должность, деньги, связи – он превратится в жалкого беспомощного старика.
И поэтому он так держится за свое положение, за свое влияние – потому что боится бессильной, жалкой старости.
Прежде Людмила робела перед отцом, попросту боялась его. Сегодня она впервые почувствовала к нему жалость. Жалость, граничащую с презрением.
Но эта жалость ни в какой мере не должна была повлиять на ее решение.
– Это мой ребенок, – твердо повторила она. – Это мой ребенок, и я его рожу. У меня никого нет, кроме ребенка.