Саблин выпрямился и посмотрел на санитара со сложным чувством одновременно брезгливости и недоумения. Причем брезгливость относилась к тому, что Костик не испытывает ни малейшего волнения и смущения рядом с разрезанным тельцем малышки Ксюши Усовой, а недоумение — больше к себе самому и к ситуации, которая смогла породить такие вот мысли у таких вот Костиков. Ну в самом деле, если никто из врачей-экспертов не хочет вскрывать детские трупы, то что плохого, если львиную долю этой тяжелой и мистически окрашенной работы выполнит тот, кто обладает хотя бы минимальными знаниями и навыками, которыми, между прочим, обладает далеко не каждый судебно-медицинский эксперт. Пусть лучше вскрывает санитар Костик, чем тот, кто за пятнадцать минут разрежет тело «по Фишеру», мельком взглянет и быстренько даст команду зашивать. А то, что санитар собирается брать за это деньги — так каждый труд должен быть оплачен, в особенности тот, который ты сам выполнять отказываешься.
Он долго и тщательно исследовал тело девочки, диктуя протокол медрегистратору и давая попутно объяснения санитару, потом разрешил зашивать. Отойдя к соседнему столу, сегодня пустому, Сергей облокотился на него, скрестил руки на груди и, глядя на ловко работающего Костика, продолжил мысленный разговор.
«Ничего я не нашел такого, что свидетельствовало бы о твоей насильственной смерти, девочка Ксюшенька. Никаких признаков асфиксии. Никаких пороков развития, заболеваний внутренних органов и внутренних травм. А что я нашел? Нашел я всякое разное, что вроде бы о заболевании или убийстве не говорит. У тебя, девочка Ксюша, увеличены нёбные и язычные миндалины, но в разрезе очаговых изменений я не увидел. Шейные лимфоузлы увеличены, на ощупь плотноваты, на разрезах синюшно-красные, сочные, и тоже без очаговых изменений. Та же картина с внутригрудными и брыжеечными лимфоузлами: увеличенные, плотноватые, без очаговых изменений. Что еще я у тебя нашел, моя маленькая Ксюша? Какой-то непорядок в подвздошной кишке, резкое утолщение складок, увеличение и набухание Пейеровых бляшек. Вилочковая железа великовата для шести месяцев, целых 44 грамма, селезенка тоже увеличена. Вот и все, пожалуй, если не считать небольшого синюшно-красного пятна на наружной поверхности левого плеча. В центре пятнышка — точечная буроватая корочка. Это след от прививки. Больше ничего у тебя, маленькая моя, нет. Отчего же ты умерла? Что с тобой произошло? Может быть, виновата генерализованная инфекция с реакцией со стороны иммунной системы? И лимфоузлы затронуты, и селезенка, и вилочковая железа…»
Он открыл шкафчик в поисках предметных стекол. Но стекол не было.
— Почему стекол нет? — недовольно спросил Сергей.
Медрегистратор втянула голову в плечи, она побаивалась Саблина, зная его грубость и недипломатичность.
— Вы же знаете, что стекла всегда должны быть в секционной, мало ли для чего понадобятся. Вот мне сейчас они нужны, а их нет, — продолжал выговаривать он. — Костик, сбегай, принеси.
Когда стекла появились, Сергей сделал отпечатки с внутренней поверхности трахеи и главных бронхов, с поверхностей разрезов легких, с внутренней стороны мягких мозговых оболочек, а также тонкого и толстого кишечника.
— Подождите, пока подсохнут, — сказал он медрегистратору, — упакуйте в бумагу, только спичками не забудьте проложить, а то в прошлый раз вы этого не сделали, и стекла оказались непригодными для исследования. Отправьте их вместе с кусочками органов на гистологию, пусть сделают окраску по Павловскому, вдруг внутри клеток эпителия обнаружатся вирусные включения. Пробирки стерильные хотя бы есть? Или тоже никто не позаботился?
Медрегистратор молча подала ему несколько пробирок. Сергей взял кусочки легких, мягких мозговых оболочек и содержимое кишечника.
— Это — на бактериологию. Всем спасибо. Все свободны.
Откуда у него появилась эта странная манера заканчивать вскрытие такими словами, Сергей Саблин и сам сказать не мог бы. Откуда-то они появились в его голове очень давно, еще когда он занимался вскрытиями, работая в патанатомии больницы. То ли из фильма какого-то, то ли из книги… Но ему ужасно нравилось, что эти слова при завершении работы не произносил больше никто. Они стали чем-то вроде визитной карточки врача-судебно-медицинского эксперта Сергея Михайловича Саблина.
* * *
Вернувшись из секционной в ординаторскую, Сергей посидел минут пятнадцать, выпил чаю с сухариком, вышел, накинув теплую зимнюю куртку, на крыльцо покурить, после чего отправился к Куприянову. Никаких изменений, позволяющих определенно высказаться о причине наступления смерти, он не обнаружил, о чем и доложил заведующему отделением экспертизы трупов.
— Всеволод Маркович, что написать в свидетельстве о смерти? У меня никаких идей, — честно признался он.
— Значит, криминала точно нет? — переспросил завотделением. — Уверен?
— На все сто, — заверил его Сергей. — Причина смерти совершенно точно не насильственная. Но какая — это будет ясно только после того, как придет гистология и бактериология.
— Ну и ничего страшного, — добродушно улыбнулся Всеволод Маркович. — Сейчас вводится новая Международная классификация болезней, Десятый пересмотр, и там есть совершенно замечательный раздел: «Другие и неуточненные причины смерти». Код R99. Вот нам в самый раз, мы этим кодом теперь всех гнилых кодировать будем. И этот код можно использовать при оформлении предварительных свидетельств о смерти. Для окончательного свидетельства он, само собой, не прокатит, а для предварительного — очень даже сгодится. Вот и воспользуйся. Выпиши предварительное свидетельство, а вместо причины смерти напиши: «Причина смерти временно не установлена» и этим кодом закодируй. Потом, когда гистология и бактериология придут, сформулируешь причину смерти и выпишешь окончательное свидетельство взамен предварительного.
Сергей молча кивнул и пошел к себе. Возня вокруг формулировок причин смерти шла давно и всем уже изрядно надоела. Свидетельство о смерти, в котором указывалась ее причина, выдавалось в морге родственникам умершего, которые несли документ в ЗАГС и на его основании получали официальную бумагу — гербовое свидетельство. Естественно, что в гербовом документе причина смерти стояла точно такая же, как и в свидетельстве. Но вся беда была в том, что человека надо было как-то хоронить, желательно в течение нескольких дней после смерти, а уточненный окончательный диагноз становился известен только после завершения всех исследований. Не верьте тому, что показывают в кино и пишут в книгах, думал Сергей, шагая в сторону ординаторской, там труп вскрыли и через полчаса выдали причину смерти, причем в ее окончательном варианте. Никому даже в голову не приходит, что есть масса исследований, которые необходимо провести: гистологическое, судебно-химическое, серологическое, бактериологическое… И результаты этих исследований будут готовы не через час и даже не завтра, а хорошо если через неделю. Чаще — через две. А судебно-медицинский эксперт должен будет с ними ознакомиться, обдумать, если нужно — почитать литературу, проконсультироваться у знающих специалистов, если случай сложный, и только потом сформулировать причину смерти и выписать окончательное свидетельство. Могут родственники столько ждать? А сам усопший? Понятно, что для регистрации смерти в ЗАГСе берется предварительное свидетельство, диагноз из него плавно перекочевывает в гербовое свидетельство, без которого на кладбище или в крематории даже разговаривать не станут, а что же делать, если через три-четыре недели выяснится, что причина смерти совсем другая? Из-за этого возникали постоянные недоразумения, конфликты, склоки и скандалы.