Он тоже рассказывал лаконично. Попутно следил за реакцией и понимал, что сказанное девушке не нравится. Спросил:
– Ты что-то знаешь об этих парнях?
– С чего ты взял? – удивилась она.
– Позеленела вся, скукожилась…
– Перестань, – она отпрянула и забилась в угол. Стреляла оттуда глазами, словно загнанная кошка. – Откуда мне знать, кто они? Но я совсем не удивлюсь, если окажется, что за коллекцией охотится кто-то еще.
– А мы у них – надежная приманка, – добавил Максим.
– Черт… не понимаю, – она опять подскочила. – Надо срочно отправляться в тайгу… Хотя нет, нельзя, нужно сделать еще одно дело… – она задумалась, и свежая прозелень, уродующая мордашку, потихоньку стала исчезать.
– Какое дело? – поспешил осведомиться Максим.
– Хотелось бы заглянуть в волостную управу… Ладно, – с девицей произошла разительная перемена – она отбросила апокалиптическое настроение и улыбнулась. – Все в порядке, не будем нервничать.
«Вот-вот, – подумал Максим, – не будем забивать дурь своими мозгами».
Позже выяснилось, что бабка Василиса не такая уж и бука. Предложила перекусить на дорожку. Пусть и не нравится ей такая молодежь, а не по-христиански это – выпроводить, не накормив. Чугун с капустой и струганая вяленая лосина были как нельзя кстати.
– А вы сами-то местная, бабуль? – спросил Максим, испытывая перед бабкой неловкость. – Всю жизнь, поди, в Сибири прожили?
– Да нет, парень, – охотно делилась биографией старушка. – Не такая уж я премудрая Василиса… Деревенька наша – белорусская, из-под Гомеля мы – сябры… уж не знаю, почему так вышло – живем тут веками. Хотя уже и не осталось, почитай, никого – кто уехал, кто сам помер…
– А вас на родину не потянуло?
– Да я ж не дура, – отмахнулась бабка. – Помнишь, когда на западе границу вроде как приоткрыли? Понаехало в наш уезд всякой швали – и давай агитировать: у вас отсталый тут, царский режим, а у нас – каждому народу по республике, вот и у белорусов – свое государство… Многие поверили, собрали вещички, поехали – Борисенки, Ковальчики, Тарасевичи… Ждали от них писем, ждали, так и не дождались. Больше, слава Господу, никто не собрался. А потом, когда границу открыли совсем, бумажку в… этой самой… кон…сулате подписал – и езжай с богом, узнали, что и не доехали те бедолаги даже до Речицы, а где пропали – кто знает…
Он помнил, об этом писали. Много тайн скрывала Беловежская Пуща в сороковые-шестидесятые годы. Люди пропадали целыми семьями – десятками, сотнями, о жестокости орудующих в Белоруссии банд слагались мифы и легенды. И лишь когда под нож пошли главы поселковых администраций и целых две комиссии из Минска, властям пришлось зашевелиться. Лет восемь гонялись по лесам за «лешими», имеющими привычку пропадать, а потом бить короткими очередями в спину.
– А староверов в вашей деревеньке нет? – осторожно спросил Максим.
Бабка перекрестилась:
– Бог миловал, парень. В Мансурове когда-то проживали, в Порошине. В Гнездовом их пруд пруди – проехать вроде дозволяют, а вот выйти уже не дают. Не привечают чужаков, дикие они какие-то, страшные…
С раскольниками он сталкивался еще на первых годах службы – когда в затерянной глуши Забайкалья возводили оборонные объекты. Старообрядческих сел в Сибири не меньше, чем православных. Со времен еще раскола, Петра, его наследниц. Добежали, поселились, живут. При Колчаке и после их почти не беспокоили, бежать по разным там Америкам нужды не было. Остались села, церкви, имена – Евграф, Дормидонт, Тит, Митрофан, Лукерья, Прасковья – для города экзотичные. Порядки – жуткие, правила – неукоснительны. Традиции, конечно, поразмыло, но многие запреты сохранились – особенно табу на общение с никонианами (православными), латинами – католиками, магометанами, язычниками, – испокон веков эти конфессии считаются для староверов погаными.
– А чужих не наблюдали сегодня, бабушка?
Старушка могла похвастаться не только острым умом, но и наблюдательностью.
– Чужие, говоришь? – она смотрела на него пристально, аж до нутра. – Это не те, которые на большой машине? – старуха ради убедительности развела руками. – Трое их было – в соку мужчины, покурили еще напротив бабки Мирзохиной, попинали свои колеса, подкачали чего-то, потом покатили мимо волостной управы…
– В управу не заходили? – встрепенулась Катя.
– А кто ж их знает, дорогие мои, – старуха хмыкнула. – Но если и заходили, то все равно нет их уже в деревне, поехали куда-то к Феофанову, я как раз в магазин ходила – так они мимо меня благополучно и проехали…
– О боже, хоть бы они уехали… – взмолилась Катя и осеклась, когда на нее выставились две пары любопытных глаз.
В здании волостной управы работал единственный на деревню вентилятор, поэтому весь чиновный люд сидел в одной комнате и резался в шахматы. Вернее, резались двое – волостной старшина Крутиков и волостной же писарь Сидорчук (о чем вполголоса просветила секретарша-поломойка, скребущая «парадное»), а остальные – то ли старосты, то ли просто посторонние – являлись болельщиками.
– Смотри-ка, коня пожертвовал, – бормотал рыжеватый детина, просверливая пальцем дырку в шевелюре.
– Не пожертвовал, а зевнул, – фыркал курносый дядька в расписной косоворотке.
– Да чего ты понимаешь? – возмущался рыжий. – Не может Сидорчук зевнуть, он знаешь какой специалист!
– И ты специалист, – хохотнул курносый. – Борька, не вникаешь ни хрена – куда лезешь?
– Это кто не вникает ни хрена? – рыжий упер кулачищи в бока, надулся, как пузырь.
– Опять обиделся, – захихикал курносый. – Дородством бы взял, да рылом не вышел, Борька?
– Да сам ты! – рявкнул рыжий. – Нос курнос, а рыло дудкой!
– У меня дудкой?! – подскочил курносый.
Плешивый старшина оторвался от доски:
– А ну затухли, мать вашу!
– Нижайше просим прощения, что отрываем от работы, – раскланялся Максим. – Поговорить бы с самым главным.
– Вот с ним поговори, – ткнул волостной старшина в рыжего Борьку.
Аудитория грохнула.
– Очень остроумно, – улыбнулся Максим. – Дело в том, что мы обучаемся на журфаке государственного университета, пишем дипломную работу по истории родного края – в частности, Малакутский уезд в первые десятилетия двадцатого века – и хотели бы получить подробную справку по интересующим нас аспектам.
– Тогда Сидорчук, – проворчал старшина и сделал жест, словно отгонял муху. – Он у нас мужик в годах, заслуженный, такого повидал, что страшно представить. Кыш, Михалыч, все равно продул.
– А что, мы не против, – очкастый старичок в клетчатой рубахе мазнул елейным взором скромницу Катю и жестом пригласил в отдельный «кабинет».
Рассказчиком волостной писарь был отменным. Даже матерки в его исполнении звучали русской народной песней, ласкающей слух. А после того как Максим произвел из штормовки приобретенную в продмаге пол-литрушку горькой, и вовсе стал своим парнем. Живенько запер дверь, пропустил стаканчик и, блаженно щурясь, поклялся, что согласен вспомнить ВСЕ. Правда, информатором старичок оказался посредственным. Да, имелась когда-то на краю волости деревенька Чахловка. Пятнадцать дворов, полная замкнутость и нищета. Народ там жил ригоричный, хотя и не сказать, что староверы. Всякие жили. Да когда же это было? Не одно поколение, почитай, выросло. Пропустив второй стакан, писарь вспомнил рассказы старожилов. Где уж подхватили деревенские эту гадость, неизвестно – может, кто извне занес, но году в девятнадцатом-двадцатом разразилась в тех местах сибирская язва. Сдохла скотина, люди стали помирать. Медиков там не было, да и не больно-то привечали сельчане традиционную медицину. Померли почти все – в страшных мучениях. Несколько человек успели выйти – пощадила болезнь, их потом по селам волости расселили. Но тут уж писарь не в курсе – он в ту пору еще и в проекте не значился. Лучше старожилов расспросить, имеется парочка в деревне – хотя и за них он поручиться не может. Но точно знает, что когда вспыхнула язва и те счастливчики бежали из деревни, единственную дорогу из Чахловки в Мансурово перекрыли и никого не выпускали. Даже отряд приезжал особый из Тулуна: заслон поставили и ждали, пока люди перемрут. А потом ходили по деревне в масках и противогазах – трупы закапывали и дома сжигали. Что уж там осталось за девяносто лет, только богу известно. Не ходят туда люди. И село Мансурово долго не продержалось. Многие испугались, разъехались. Фактория на Курепке зачахла – перенесли севернее. Молодежь рванула от греха подальше. Старики пожили, да повымерли естественной смертью. Так и стоит без малого девяносто лет заброшенная деревня – и в нее народ не ходит, чураются люди этих мест, так что только Всевышнему известно, что там сейчас. Далеко ли это благодатное место? Да нет, рукой подать – стоит Волчью балку перейти, Сироткин бор да пересохший Горячий ручей…