«Теперь Удовиченко наверняка выставит его из фонда», – подумал я. Он мне давно говорил, что с Лешей мы еще хлебнем, что он безответственный, все забывает, что ни поручи. Бывало, конечно…
Я схватил трубку, надеясь, что это Анна. Но это был Леша. Его интересовало, как мои дела. Я удивился. Лешу мои дела никогда не интересовали. Я ответил, что хорошо. Тогда он спросил, правда ли, что я ушел из фонда. Проснулся! Об этом знали все. Голос при этом у него был расстроенный. Сейчас попросит заступиться. Удовиченко времени даром не теряет. Леша держался на работе только благодаря мне. Но он не стал меня ни о чем просить. Только сказал, что услышал эту новость вчера и не поверил. Как же так, повторял он в трубку, ведь это же ваш фонд, как же так? Теперь все будет по-другому, теперь они… вообще… если бы вы только знали…
Он мялся и нес что-то совсем уж запредельное, и мне наконец это надоело. Я спросил, чем могу быть полезен. Он замолчал надолго, я слышал, как он дышит в трубку. Потом он сказал, что ему ничего не нужно. Просто так позвонил. Мне стало неловко.
– Спасибо, Леша, что не забываешь, – сказал я тепло.
– А вы не вернетесь? – спросил Леша с надеждой.
Я был тронут. И стал объяснять, что пишу в данный момент книгу – занятие, требующее от меня полной отдачи, посещения библиотек и архивов, включая столичные, и так далее. Тут мне стало стыдно за свое вранье, и я заткнулся. Леша все вздыхал на том конце провода, и я начал всерьез недоумевать, что же ему все-таки от меня нужно.
– Тут у нас говорят всякое… – вдруг решился он. Я замер. – Что… вы…
– Что? Ну? – подбодрил я.
– Что вы… Лию Вердиевну… из-за ревности. Но у нас никто не верит! Честное слово, Вячеслав Михайлович, никто! Ни один человек! Вы не думайте! Приходят из полиции почти каждый день, выспрашивают, что да как. Про вас, про ваши отношения с Удовиченко и Лией Вердиевной. Обыск был, стол Лии Вердиевны взломали, унесли бумаги. Работать не дают… Но мы никто не верим! – Последнюю фразу он выкрикнул.
Я молчал. Я как-то забыл об окружающей действительности, а она имела место быть. Слухи, сплетни, домыслы… И я – фаворит в забеге на приз для убийцы!
– Спасибо, Леша, – сказал я, чувствуя комок в горле. – Передавай всем привет. Не бойся за меня, все будет хорошо.
– Можно, я буду вам звонить? – спросил он напоследок.
Конечно, я разрешил. Он меня тронул, этот мальчик. Вот уж не ожидал от него.
«Возвращайтесь к вашим баранам, господин Дубенецкий, – сказал (сказало) alter ego. – Побузили, и будет! Новая любовь, новая жизнь, возвращение в институт… все это не суть важно. Может случиться так, что решать будут за вас. И капитан Алексеев ничуть не лучше Коли-старлея. Типичная пара, типичный прием – хороший следователь и плохой следователь. Как в цирке: клоун рыжий, веселый и радостный, и клоун черный – печальный и рыдающий».
Я представил себя рыдающим клоуном с раскрашенным лицом. Слезы текут по лицу, смывая краску, разноцветные капли падают на грудь… Плохо.
Я сидел на веранде, пытаясь читать. Но мне не читалось. Перед глазами стояла Анна. Я не понимал, что случилось. Я не понимал, почему она ушла. Почему ушла, не дождавшись, не объяснившись, не оставив записки, наконец. Исчезла, растворилась, растаяла. Я не мог найти ни малейшего объяснения ее странному поведению и терялся в догадках. Может, я ее испугал? Обидел? Нет! Утром мы пили кофе, и я подарил ей бирюзовые бусы моей мамы. Она обрадовалась, тотчас надела их. Я видел ее лицо, нахмуренные от усердия брови – она пропускает сверкающую белую каплю в колечко… Я чувствовал ее губы, чуть шершавые, с пленочкой, как у ребенка, ее податливое тело, запах ее кожи, прядки волос, щекочущие мое лицо…
Анна, Анна… Почему же ты ушла? Бежала как Золушка, как механическая женщина, оживающая раз в году на один день и одну ночь и убегающая в положенное время, бросая безутешного любовника. Даже туфельки не оставила… Не понимаю…
Во второй половине дня погода переменилась. Внезапно стало ветрено и холодно. Темные низкие тучи обещали дождь. Ну и прекрасно! Молодой зелени нужен дождь. Дождь, который смоет все следы. Я поплелся в кабинет. Заставил себя достать с полки книгу по истории английского языка, которую не раскрывал уже несколько лет, будучи занят экологией. Подержал в руке, положил на стол и сразу же забыл о ней.
Наверное, я уснул. Мне снилась Анна. Но не живая женщина, а кукла. У нее было плоское, ярко раскрашенное лицо, пронзительно-голубые фаянсовые глаза. На лбу и правой щеке краска отвалилась, и была видна желтоватая гипсовая основа. Один глаз был широко раскрыт, другой полузакрыт, видимо, ослабела пружинка в механизме, отчего казалось, что она подмигивает. Она пристально смотрела на меня широко открытым глазом и улыбалась двусмысленной неприятной улыбкой.
Меня разбудил гром. Было темно. Снаружи грохотала гроза. Первая весенняя гроза. За ослепительными стежками молний следовал оглушающий рев грома. Где-то хлопнула дверь, словно выстрел. Дверь на веранду! Я забыл ее закрыть. Я бросился в гостиную. Пронзительно пахнущий дождем и мокрой зеленью сквозняк ударил мне в лицо, и я задохнулся. Влажная ткань занавески вздулась пузырем и заскребла по полу. С трудом удалось мне запереть дверь – ветер рвал ее из рук. За ярким сине-белым шипящим разрядом молнии наступала на несколько секунд кромешная тьма, после чего следовал мощный раскат грома. И затем – оглушительная тишина, в которой не сразу проявлялся тяжелый равномерный шум ливня и порывы ветра, мотающего ветки деревьев. Я стоял около окна, рассеянно глядя на сад, периодически появляющийся в мертвом свете молний, на мокрые хлещущие ветки деревьев и тяжелые струи дождя, в которые, как в стену, с размаху ударял ветер.
Вдруг раздался звонок в дверь. Он показался мне оглушительным, и я вздрогнул. Галлюцинация? Нет. Звонок раздался снова. И снова. Кого принесла нелегкая в такую погоду? Может, не открывать? А вдруг Анна? Конечно, Анна! Больше некому! Я бросился в прихожую.
Дверь распахнулась, и тут же вспыхнул ослепительный разряд молнии, осветивший высокого человека в блестящей черной одежде до пят, стоявшего на пороге. Голова его показалась мне громадной, как котел, и на ней были рожки. Небольшие острые рожки торчали по обе стороны головы, чуть повыше того места, где полагается быть ушам. Я попятился. Тут же рявкнул чудовищной силы раскат грома прямо мне в ухо, и стало темно, как в преисподней. Сердце мое замерло, потом дернулось раз, другой, напрасно пытаясь восстановить сбитый ритм, в затылке неприятно кольнуло, колени ослабли. Если бы я сохранял способность мыслить образно, я бы сказал: тяжесть предчувствия сковала мои члены. Но я потерял способность мыслить не только образно, но и вообще. Стоял молча, с абсолютно пустой головой. Подозреваю, что у меня был открыт рот.
Добро пожаловать, Ваше Сатанинское Величество!
Я продолжал стоять в середине прихожей как парализованный, в кромешной тьме. Впереди виднелся высокий прямоугольник открытой двери – снаружи было светлее, чем в доме. Человека я больше не видел. Ветер швырял мне в лицо капли холодного дождя. Потом дверь с громким стуком захлопнулась и, казалось, стало еще темнее.