Женщина стояла в темном коридоре, прислушиваясь. На лестничной площадке было тихо, дом спал. Она замерла на пороге, потом вышла из квартиры, осторожно прикрыв за собой дверь, и привалилась к ней спиной. Она не могла заставить себя сдвинуться с места. Белесые стеклянные глазки́ дверей внимательно смотрели на нее. Она отлепилась от двери, неверно ступая и ударяясь плечом в стену, пошла вниз по лестнице. Лифт она вызвать не решилась, побоялась шума. Она шла и шла, а лестнице все не было конца. «Я сейчас упаду», – подумала она, и лестница вдруг кончилась. Женщина стояла в темном нечистом подъезде, набираясь решимости перед последним рывком. Снаружи была светлая ночь. Она с трудом сдержалась, чтобы не побежать от проклятого места. Пройдя несколько кварталов, остановилась, достала из сумочки мобильный телефон. Набрала номер и вздрогнула, услышав знакомый голос.
– Это я. Да, была. Нет… Послушай, – перебила она голос в трубке, который о чем-то спрашивал, – пожалуйста, не сейчас. Потом. Я позвоню… Я же сказала – потом. Потом. Не звони мне, понял? Не звони, я сама.
Женщина напоминала раненого зверя, который спешит забиться в нору. Она почти бежала по улицам пустого города, снова и снова перебирая в памяти мельчайшие детали случившегося… Она лихорадочно вспоминала, как протирала носовым платком дверные ручки, журнальный столик, спинку стула, даже те вещи, которых она не касалась. И ту вещь… Она остановилась, достала из сумочки салфетку в ярко-красных пятнах. Руки ее дрожали. Оглянувшись, она скомкала салфетку и выбросила в урну. Снова оглянулась – ей показалось, что рядом кто-то стоит. Она едва не закричала от ужаса. Но улица была пустынна, только эхо повторяло звук ее негромких шагов.
Выходя из комнаты, она обернулась и застыла на пороге на долгий миг. Яркая люстра под потолком освещала комнату, как сцену. На полу, скорчившись и упираясь боком в диван, сидел обнаженный человек. Между пальцами его рук, прижатых к животу, сочилась кровь, заливая яркой краснотой белое полотенце на бедрах и светлый ковер. Оскалив в мучительной гримасе рот, он смотрел на нее черными провалами глаз, а она все пятилась и пятилась из комнаты, не решаясь повернуться к нему спиной.
…Разговора не получилось. Эдик был пьян, агрессивен, смотрел угрожающе, и она пожалела, что пришла одна. Она почти не удивилась, когда он бросился на нее, и впилась зубами ему в руку. Он, вскрикнув, ударил ее. Они упали на пол. Она извивалась, стараясь вырваться из его цепких рук. Он, подмяв ее под себя, рвал одежду, и в последний миг, уже задыхаясь, она нащупала длинный острый предмет на полу и изо всех сил воткнула ему в живот. Он резко вдохнул в себя воздух, приподнялся, опирась руками в пол, а она ударяла еще и еще… до тех пор, пока он не стал заваливаться куда-то в сторону…
Он попытался встать, но уже не смог. Отполз к дивану, поднес к глазам свои окровавленные ладони и, как зачарованный, смотрел на них…
* * *
Я приду к ней, скажу: «Дорогая,
Видел я удивительный сон,
Ах, мне снилась равнина без края
И совсем золотой небосклон.
Н. Гумилев. Отравленный
Как ни странно, несмотря на разбитое лицо, нелепое платье, клоунский парик и раскрашенную физиономию, в глубине души я испытывал истеричное чувство азарта. Казалось, штормовой ветер, ворвавшись в затхлую атмосферу моей постылой жизни, захлопал ставнями и надул парусом занавески, предвещая перемены в судьбе. Я возбужденно хихикнул, взглянув на себя со стороны, представив, что я, без пяти минут профессор Дубенецкий, наряженный в женскую одежду, сижу ночью на скамейке, и ни одна живая душа в мире не догадается, что это я. Я был человеком в маске, человеком под чужой личиной, без имени и внешности или, вернее, с обманчивой внешностью. Человеком, которого нет. Голова моя все еще гудела от удара о бетонную стену, но думалось мне удивительно легко и творчески.
Я встал со скамейки, засунул руки в карманы широкой туники и неторопливо побрел к центру города. Мне пришло в голову, что я не гулял по ночному городу со времен студенчества, с тех пор, как возвращался домой со свидания с… Я звал ее Льдинкой, а как же ее звали на самом деле? Лина? Лена? Нет! Фамилия – Каретникова, а имя… Льдинка! Неужели забыл? Мы были в одной группе, и это было… Не может быть! Мне было девятнадцать… Двадцать пять лет назад! Четверть века утекло! Как же ее звали? Каретникова… Каретникова… Тая! Тающая Льдинка! Девочка со смеющимися глазами, серыми в желтых крапинках… Ее родители уехали на курорт, и мы, сгорая от молодой нетерпеливой страсти, не могли дождаться конца занятий. Как мы бросались друг к другу еще в прихожей, как только за нами захлопывалась дверь, оглушенные желанием! Как целовались! Однажды я выпрыгнул в окно, опасаясь встречи с внезапно вернувшимися с дачи ее родителями. К счастью, окно было на первом этаже. Неужели это был я?
Видимо, вечерние события всколыхнули поросшее ряской озеро моей памяти. Как я страдал, когда она бросила меня ради мальчика с факультета физвоспитания, крепкого, туповатого увальня! Ревновал, хотел даже покончить с собой, дуралей.
Улыбаясь во весь рот, я брел по улице, растроганный, полный умиления. Всматривался в далекие полустертые картинки прошлого, снова ощущая боль и обиду молодого глупого влюбленного щенка.
– Совершение дурацких и неожиданных поступков удивительно омолаживает, – сказал я себе глубокомысленно.
Мысль была не нова и принадлежала не мне, но от этого она нравилась мне ничуть не меньше.
Так, предаваясь воспоминаниям о беззаботной юности, я достиг центральной площади города, где, несмотря на поздний, или, вернее, ранний час, попадались еще нечастые пешеходы. Мне казалось, что при виде меня они ускоряли шаг и резво шмыгали мимо. «Ах, да! – вспомнил я. – Одежда!» Мой нарядный, зеленый, в блестках по вороту костюм бросался в глаза. А также косметика на лице, которой Ведьма не пожалела. Ни о каком вокзале не могло быть и речи. Первый попавшийся патруль немедленно захотел бы проверить у ночной бабочки паспорт и… Я рассмеялся, представив себе их лица, хотя ничего смешного в моей ситуации не было.
Я зашел в парк, прошелся по центральной аллее и упал на скамейку у музыкального фонтана с лягушками, такими же зелеными, как мой костюм. Часы на площади, дребезжа, пробили четыре. Город был пуст и гулок, предметы отбрасывали длинные черные тени. Мир вокруг напоминал декорации к сюрреалистической пьесе. Я вполне мог пойти домой – вряд ли Эдик устроил там засаду. Но, странное дело, мне было хорошо на скамейке в пустом парке. Ноги гудели от приятной усталости, и никуда не хотелось идти… Наоборот, хотелось вытянуться на скамейке, закрыть глаза и немного поспать. Что я и сделал.
Меня разбудил цокот каблуков, который я во сне принял за звуки дождя. Дождь звонко стучал по окну… а может, это был град. Я открыл глаза. По аллее парка спешила женщина, молодая, длинноногая, в короткой юбке и белой курточке. Поравнявшись со скамейкой, она плюхнулась у меня в ногах, достала из сумочки сигареты, закурила и сказала, заметив, что я открыл глаза: