– Согласен, – отвечал суперинтендант. – Господа, я хотел бы пригласить и вас всех; но вы знаете, куда бы ни поехал король, он везде у себя дома; следовательно, вам придется получить приглашение от его величества.
Толпа радостно зашумела.
Фуке поклонился и ушел.
– Проклятый гордец, – прошипел Кольбер, – соглашается, а прекрасно знает, что это обойдется в десять миллионов.
– Вы разорили меня, – шепнул Фуке Арамису.
– Я вас спас, – возразил тот, в то время как Фуке поднимался по лестнице и просил доложить королю, может ли он его принять.
Спеша остаться один, чтобы получше разобраться в своих чувствах, король удалился в свои комнаты, и к нему вскоре после разговора с принцессой явился г-н де Сент-Эньян.
Мы уже привели этот разговор.
Фаворит, гордый тем, что им дорожили обе стороны, и сознавая, что два часа тому назад он стал хранителем тайны короля, уже начинал, несмотря на всю свою почтительность, относиться свысока к придворным делам, и с высоты, куда он вознесся или, вернее, куда вознес его случай, он видел кругом только любовь да гирлянды.
Любовь короля к принцессе, принцессы к королю, де Гиша к принцессе, де Лавальер к королю, Маликорна к Монтале, мадемуазель де Тонне-Шарант к нему, Сент-Эньяну, – разве от такого обилия не могла закружиться голова придворного? А Сент-Эньян был образцом придворных, бывших, настоящих и будущих.
К тому же Сент-Эньян зарекомендовал себя как прекрасный рассказчик и тонкий ценитель, так что король слушал его с большим интересом, особенно когда он рассказывал, с каким жгучим любопытством принцесса выпытывала у него все, что касалось мадемуазель де Лавальер.
Хотя король охладел уже к принцессе Генриетте, все же страстность, с какой она пыталась выведать о нем все, приятно льстила его самолюбию. Ему это доставляло удовлетворение, но и только; сердце его ни на мгновение не было встревожено тем, что могла подумать принцесса обо всем этом приключении.
Когда Сент-Эньян кончил, король спросил:
– Теперь, Сент-Эньян, ты знаешь, что такое мадемуазель де Лавальер, не правда ли?
– Я знаю не только то, что она представляет собой теперь, но и чем она будет в скором будущем.
– Что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что она представляет собой сейчас то, чем желала бы быть всякая женщина, то есть предмет любви вашего величества; я хочу сказать, что она будет всем, что ваше величество пожелает сделать из нее.
– Я спрашиваю совсем не о том… Мне не нужно знать, что такое она сегодня и чем будет завтра; как ты уже заметил, это зависит от меня, но я хотел бы знать, чем она была вчера. Передай мне все, что известно о ней.
– Говорят, что она скромна.
– О, – улыбнулся король, – вероятно, это пустые слухи!
– Довольно редкие при дворе, государь, так что им можно, пожалуй, верить.
– Может быть, вы и правы, мой дорогой… А ее происхождение?
– Самое знатное: дочь маркиза де Лавальер, падчерица господина де Сен-Реми.
– Ах да, мажордома моей тетки… Помню, помню: я видел ее мельком в Блуа. Она была представлена королеве. Теперь я упрекаю себя за то, что не уделил ей тогда столько внимания, как она заслуживает.
– Я уверен, государь, что вы всегда успеете наверстать упущенное.
– Итак, вы говорите, что, по слухам, у мадемуазель де Лавальер нет любовника?
– Во всяком случае, не думаю, чтобы вашему величеству было страшно соперничество.
– Постой, – вскричал вдруг король, как будто сообразив что-то.
– Что вам угодно, государь?
– Я вспомнил.
– Да?
– Если у нее нет любовника, то есть жених.
– Жених?
– Как, ты не знаешь этого, граф?
– Нет.
– Ведь ты же в курсе всех новостей!
– Простите, ваше величество. А король знает этого жениха?
– Еще бы! Его отец приходил ко мне с просьбой подписать брачный договор: это…
Король, несомненно, собирался назвать виконта де Бра-желона, но вдруг оборвал фразу, нахмурив брови.
– Это?.. – переспросил Сент-Эньян.
– Не помню, – ответил Людовик XIV, пытаясь подавить охватившее его волнение.
– Разрешите, ваше величество, помочь вам вспомнить, – предложил граф де Сент-Эньян.
– Нет, по правде сказать, я сам не знаю, о ком я собирался говорить; смутно припоминаю только, что одна из фрейлин собиралась выйти замуж… но за кого, не могу припомнить.
– Может быть, мадемуазель де Тонне-Шарант? – спросил Сент-Эньян.
– Может быть, – ответил король.
– Тогда фамилия жениха де Монтеспан; но мадемуазель де Тонне-Шарант, мне кажется, никогда не держалась с ним так, чтобы он боялся сделать ей предложение.
– Словом, – сказал король, – мне ничего или почти ничего не известно о мадемуазель де Лавальер, и я поручаю тебе, Сент-Эньян, собрать сведения о ней.
– Слушаю, государь. А когда я буду иметь честь увидеть ваше величество, чтобы сообщить эти сведения?
– Как только ты добудешь их.
– Я добуду их моментально, если только они долетят ко мне с той скоростью, с какой я стремлюсь снова явиться к королю.
– Хорошо сказано! Кстати, не выражала ли принцесса какого-либо недовольства этой бедной девушкой?
– Нет, я не замечал, государь.
– Принцесса никогда не сердилась?
– Не знаю; она всегда смеялась.
– Прекрасно, но я слышу шум в передней; должно быть, мне идут докладывать о каком-нибудь курьере.
– Это правда, государь.
– Пойди разузнай, Сент-Эньян.
Граф подбежал к двери и обменялся несколькими словами со стоявшим у входа камердинером.
– Государь, – сообщил он, вернувшись, – это господин Фуке, который только что прибыл по приказанию короля, как он говорит. Он явился, но так как время уже позднее, то он не просит немедленной аудиенции; с него довольно, чтобы король знал о его приезде.
– Господин Фуке! Я написал ему в три часа, приглашая явиться в Фонтенбло на другой день утром, а он является в два часа ночи; вот так усердие! – воскликнул король, очень довольный такой исполнительностью. – Господину Фуке будет дана аудиенция. Я вызвал его, и я должен принять. Пускай его введут. А ты, граф, – на разведку, до завтра!
Король приложил палец к губам, и обрадованный Сент-Эньян выпорхнул из комнаты, распорядившись, чтобы камердинер ввел г-на Фуке.