На берегах и наблюдают

Внимательно и зорко, как

Другие рядом на камнях

Хребты и головы ломают.

В.С. Высоцкий

1

Нича смотрел на изменившийся дом с удивлением, но даже не пытался объяснить увиденное. Мысли превратились в такую же серую массу, что была у него под ногами. Да и какая, в сущности, разница – кирпичное это здание или панельное? Одно его присутствие здесь было нелепостью; причем и само понятие «здесь» не отличалось логичностью и целесообразностью.

Нича повернулся спиной к «хрущевке», чтобы шагать дальше, и краем глаза заметил некое движение возле подъезда, из которого он вышел. Он вновь обернулся. На бетонном крыльце и возле него было пусто. Хотя… Из-за мешающего псевдотумана Нича как следует не мог сфокусировать взгляд. То ли это ему уже мнилось, то ли причина размытости вносила некий оптический эффект, но Ниче показалось, что из-под входной двери стелется дым, тут же тающий в воздухе.

Нича внимательно, насколько позволял «туман», осмотрел фасад здания – не блеснет ли где пламя, особенно пристально вглядываясь в окна покинутой квартиры. Никаких признаков пожара он не увидел, снова развернулся, чтобы продолжить путь, но все-таки не выдержал – чертыхнулся, сплюнул, крутанулся на пятке и побежал к подъезду. Проскакав конечный участок по «льдинам», он вспрыгнул на крыльцо и распахнул дверь. В глаза хлынула тьма. Нича даже отпрянул, в первый момент и впрямь приняв ее за дым. Но, принюхавшись, он не почувствовал запаха гари, а вскоре и глаза уже, привыкнув к полумраку, смогли различить и начало лестничного пролета, и двери квартир первого этажа.

Хоть Нича не был суеверным, но переступать без надобности порог не хотелось. Он снова втянул носом воздух, ничего не почувствовал и, списав увиденный дым на обман зрения, закрыл дверь. И все равно, вновь удаляясь от дома, он теперь постоянно оглядывался. Пару раз ему снова почудилось, что входная дверь «дымит», но больше он возвращаться не стал, а вскоре перестал и оглядываться – лишь махнул рукой и прибавил шагу.

Вообще-то, если бы не Соня, ему даже хотелось бы, чтобы этот нелепый дом сгорел. Взорвался, рассыпался в прах, растаял, исчез. А вместе с ним исчезло бы и все остальное… Пусть даже и вместе с ним.

Но, кроме Сони, жалко еще было почему-то и волка. Что же он бормотал над ними в той «комнате ужасов», какие молитвы? Или это тоже было видением, мороком? Нет, вряд ли. Ведь после «волчьего заговора» сбрендившие мозги встали на место. Эх, почему Юрс не сделал так, чтобы в памяти не осталось того, что происходило в момент «сумасшествия»!.. Кто он вообще такой, этот Юрс? Или – что он такое?.. Неужто он, как и все они, как и этот бредовый кусок мира, – лишь чье-то сновидение, чей-то болезненный кошмар? Но Соня сказала, что никаких снотворителей нет… Да и сам он приходил уже к этому. В конце концов, если предположить, что снотворители существуют и происходящее сейчас – всего лишь сбой в «снотворении», то все равно ведь это кому-то должно в данный миг сниться! Но в первый раз Соня говорила, что они, эти якобы творцы мира, отвечают лишь каждый за определенный, не очень большой участок. Однако маршрутка проделала от города немалый путь. Километров пятнадцать-двадцать они проехали точно. Да еще шли по лесу. Не могло же это все сниться кому-то одному? А если предположить, что этот бред создавали, передавая друг другу, несколько «творцов», то можно было смело предполагать, что мир сошел с ума и наступил конец света.

Но был еще «закольцованный» вагон, Ничин двойник, рассуждающий о некой программе, был Студент из сна с его «теорией яблока», которую не дал досказать Виктор… Был, наконец, этот говорящий волк, который вел себя так, будто что-то знал!.. Даже если опустить тот уже факт, что он умел разговаривать, то и все его поведение вряд ли можно было списать на звериные инстинкты. Во-первых, он привел их к «хрущевке». Во-вторых, он знал, куда именно в этом Даун-хаусе нужно идти, какая дверь их впустит. В-третьих, он не все разрешал им делать: захлопнул дверь перед Ничей, когда он увидел маму, рычал на него и Виктора, когда они хотели что-то сделать или даже просто сказать… Наконец, он знал, что произошло с ним и Соней в той жуткой «однушке»! В «однушке»-дурнушке… Наверняка знал, коли смог вылечить. Так кто же он такой, этот волк? Может быть, он и есть истинный хозяин этого мира?

* * *

Нича снова и снова задавал себе эти вопросы, зная, что ответа на них он все равно не найдет. Но он продолжал это делать хотя бы для того уже, чтобы не думать о Соне, о том, что она ему сказала, о том, что говорили они друг другу в «черной комнате», что он собирался там с Соней сделать!.. А мысли эти все равно лезли, все равно просачивались сквозь любые ментальные конструкции, которые усердно нагромождал в собственном мозгу Нича. И, просочившись, они разъедали все эти хлипкие постройки, заполняя собой Ничин разум. От этого вновь становилось больно мыслить, невыносимо жить, бесполезно существовать.

Хорошо, что помимо разума человек имел и материальную составляющую – тело. А оно, в свою очередь, обладало такими свойствами и потребностями, независимыми от сознания, как усталость, голод и жажда. Нича устал. И очень захотел пить. Он остановился, и мозг быстренько запихал моральные проблемы в закрома подсознания, дав зеленый свет сознанию для поиска решения проблем насущных.

Нича огляделся и не поверил глазам. Это ж надо было так отдаться бурлящим в голове переживаниям и мыслям, чтобы перестать замечать, что происходит вокруг! Хотя, если говорить более точно, ничего вокруг не происходило, просто там все изменилось. Не было больше однотонного темно-серого поля, не окружала его разжиженная белизна «неба». Впрочем, небо еще оставалось бледным, но оно стало уже не однородной массой, не имеющей измерений, а привычной высокой полусферой с некими бесформенными, медленно меняющимися образованиями, очень похожими на облака. Под ногами же была земля. Правда, еще условная, «нарисованная», но она уже имела цвет – светло-коричневый, ближе к желтому – и некое подобие текстуры, как если бы в «Фотошопе» выбрали «песчаный» фильтр для заливки фона. По этому «песку» были небрежно прочерчены две параллельные линии, сходящиеся у горизонта, между которыми, оказывается, Нича и шел. Словно рельсы, подумал он. А приглядевшись, он на самом деле увидел, что далеко впереди «рельсы» были и впрямь многократно перечеркнуты коротенькими отрезками-шпалами.

Пить, равно как и есть, тут, конечно же, было нечего, и Нича впервые пожалел, что не прихватил ничего из кухни. Хотя бы яблок по карманам распихал!.. Впрочем, в карманы джинсов не особенно чего напихаешь, а куртку он потерял еще где-то в доме. «Так надо было сумку взять, собрать чего-нибудь поесть-попить, а потом уже в поход отправляться», – заворчал на себя Нича. Но не возвращаться же теперь! Раз уж тут начало что-то вырисовываться, то будет же скоро и что-нибудь более нормальное… Непонятно, правда, откуда взялись рельсы и почему нет деревьев, ведь, когда они шли к «хрущевке», все выглядело несколько по-другому. Впрочем, сама «хрущевка» тоже выглядела иначе. Так что… Что именно «так что», Нича не придумал, а потому пошагал дальше. Как пелось в старой песне: «И я по шпалам, опять по шпалам иду домой по привычке…» Правда, никакой привычки ходить по шпалам у Ничи не было, зато сами они и впрямь появились. И чем дальше он шел, тем они становились реальней. Как и рельсы, как и окружающий его мир.