– Я боюсь этого не сделать, – ответил Глэн.
Джип остановился перед домом Ларри в десять минут четвертого. Все окна сияли – не лампами Коулмана, а нормальным электрическим светом. Горел и каждый второй уличный фонарь – не только здесь, но и по всему городу, и Стью, сидя в джипе Глена, как зачарованный смотрел на них всю дорогу. Последние из летних мотыльков, медлительные из-за холода, лениво бились в натриевые сферы.
Они вылезли из джипа как раз в тот момент, когда из-за угла показались лучи фар. К дому подкатил старый, громыхающий пикап Ральфа и остановился нос к носу с джипом. Ральф вылез из кабины, а Стью быстро подошел к двери пассажирского сиденья, на котором сидела Фрэн, привалившись спиной к диванной подушке.
– Привет, крошка, – мягко поздоровался он.
Она взяла его за руку. В темноте ее лицо напоминало бледный диск.
– Сильно болит? – спросил Стью.
– Не очень. Я приняла эдвил. Только не торопи меня.
Он помог ей вылезти из кабины, и Ральф взял ее за другую руку. Оба заметили, как она морщится.
– Хочешь, чтобы я тебя донес? – спросил Стью.
– Сама дойду. Просто поддерживай меня, хорошо?
– Конечно.
– И иди медленно. Мы, бабульки, быстро не можем.
Они обошли пикап Ральфа сзади, скорее волоча ноги, чем шагая. Когда добрались до тротуара, увидели, что Глен и Ларри стоят в дверях, наблюдая за ними. Освещенные сзади, они напоминали фигурки, вырезанные из черной бумаги.
– И что ты об этом думаешь? – прошептала Фрэнни.
Стью покачал головой:
– Я не знаю.
Они подошли к ступеням, ведущим к двери. Чувствовалось, что у Фрэнни сильно болит спина, и Ральф на пару со Стью помогли ей подняться. Ларри, как и Глен, казался бледным и встревоженным. На нем были линялые джинсы, рубашка навыпуск, застегнутая не на те пуговицы, и дорогие мокасины на босу ногу.
– Я очень сожалею, что пришлось тащить вас сюда, – сказал он. – Я сидел с ней, дремал, время от времени просыпался. Мы дежурили у кровати. Вы понимаете?
– Да, я понимаю, – кивнула Фрэн. По каким-то причинам слово «дежурили» заставило ее подумать о материнской гостиной… и увидеть ее в более мягком, более прощающем свете, чем прежде.
– Люси уже час как спала. Я проснулся, будто от толчка, и… Фрэн, могу я тебе помочь?
Фрэн покачала головой и натужно улыбнулась:
– Все хорошо. Продолжай.
– …и она смотрела на меня. Говорить она могла только шепотом, но я разобрал каждое ее слово. – Ларри сглотнул слюну. Они впятером стояли в прихожей. – Она сказала, что на рассвете Господь собирается забрать ее домой, но она должна поговорить с теми из нас, кого Господь не забрал раньше. Я спросил, что она имела в виду, и она ответила, что Господь забрал Ника и Сюзан. Она знала. – Ларри со всхлипом вдохнул и провел руками по длинным волосам.
В конце коридора появилась Люси.
– Я сварила кофе. Если хотите…
– Спасибо, любимая, – ответил Ларри.
На лице Люси читалась неуверенность.
– Мне зайти с вами? Или разговор будет не для посторонних ушей, как заседание комитета?
Ларри взглянул на Стью, который спокойно ответил:
– Заходи. Я думаю, что с тайнами покончено.
По коридору они направились в гостиную, медленно, чтобы не доставлять Фрэнни излишней боли.
– Она нам скажет, – внезапно нарушил общее молчание Ральф. – Матушка все нам скажет. Волноваться не о чем.
Они вошли вместе, и сверкающий взгляд умирающей матушки Абагейл ошеломил их.
* * *
Фрэн знала о физическом состоянии старой женщины, но увиденное все равно потрясло ее. От матушки Абагейл не осталось ничего, кроме жесткой кожи и сухожилий, связывающих кости. В комнате даже не пахло гниением и надвигающейся смертью – ощущался только сухой чердачный запах… нет, запах гостиной. Половина иглы для внутривенных инъекций торчала снаружи, потому что втыкаться было некуда.
Однако ее глаза не изменились. Остались добрыми и человечными. От этого на душе стало чуть легче, но Фрэн все равно не отпускало что-то вроде ужаса… не совсем страх, что-то, возможно, более священное… благоговейный трепет. Трепет? Чувство чего-то, нависшего над ними. Не рока, но какой-то жуткой ответственности, подвешенной над их головами, как камень.
Человек предполагает, а Бог располагает.
– Маленькая девочка, присядь, – прошептала матушка Абагейл. – Тебе больно.
Ларри подвел Фрэнни к креслу, и она села, с облегчением выдохнув, хотя знала, что и в сидячем положении боль через какое-то время вернется.
Матушка Абагейл по-прежнему не спускала с нее этих ярких глаз.
– Ты беременна, – прошептала она.
– Да… как…
– Ш-ш-ш…
В комнате установилась полная тишина. Зачарованная, загипнотизированная, Фрэн смотрела на умирающую старую женщину, которая сначала вошла в их сны, а потом – в их жизни.
– Посмотри в окно, маленькая девочка.
Фрэн повернулась лицом к окну, у которого два дня назад стоял Ларри и смотрел на собравшихся на улице людей. И увидела не подступившую тьму, а ровный свет. Не отражение гостиной – по ту сторону стекла было утро. Фрэн смотрела на едва различимое, чуть искаженное отражение веселой детской с клетчатыми занавесками в оборочках. Она видела кроватку – но пустую. Манеж – но пустой. Мобиль из ярких пластмассовых бабочек – но в движение его приводил только ветер. Ужас холодными руками сдавил ее шею. Другие заметили этот ужас на лице Фрэн, но не понимали, в чем дело. За окном они видели только часть лужайки, освещенную уличным фонарем.
– Где ребенок? – хрипло спросила Фрэн.
– Стюарт – не отец твоего ребенка, маленькая девочка. Но его жизнь в руках Стюарта и Господа. У этого парня будет четыре отца. Если Господь позволит ему сделать хоть один вдох.
– Если позволит…
– Господь скрыл это от моих глаз, – прошептала матушка Абагейл.
Пустая детская исчезла. Теперь Фрэн видела только темноту. Ужас заставил ее руки сжаться в кулаки, между которыми колотилось ее сердце.
– Сын Сатаны призвал свою невесту и собирается обрюхатить ее. Позволит ли он твоему сыну жить?
– Перестаньте!.. – простонала Фрэн. Закрыла лицо руками.
Тишина, глубокая тишина накрыла комнату, как снег. Лицо Глена Бейтмана застыло. Правая рука Люси то медленно поднималась к воротнику халата, то медленно опускалась. Ральф держал в руках шляпу, рассеянно дергая за перышко, заткнутое под ленту. Стью смотрел на Фрэнни, но не мог подойти к ней. Сейчас не мог. Он подумал о женщине на собрании, той, что быстро провела руками по глазам, ушам и рту при упоминании темного человека.