Коджак уже стоял рядом с ним. Пес заскулил и лизнул Стью в лицо.
Очень медленно Стью сел и посмотрел на запад. Смотрел долго, не замечая жары, которая волнами накатывала на него.
– О Господи, – наконец пролепетал он срывающимся голосом. – Посмотри на это, Коджак. Ларри, Глен… Их больше нет. Господи, больше ничего нет. Все погибли…
Грибовидное облако возвышалось на горизонте, словно сжатый кулак, которым заканчивалась длинная пыльная рука. Оно бурлило, но края уже смазались: облако начинало рассеиваться и светилось оранжево-красным, будто солнце решило закатиться ясным днем.
Огненный смерч, подумал Стью.
В Лас-Вегасе все погибли. Кто-то влез не в свое дело, и атомная бомба взорвалась… чертовски большая, судя по виду облака и по ощущениям. Может, взорвался целый арсенал. Глен, Ларри и Ральф… даже если они еще не дошли до Вегаса, даже если еще шагали по автостраде, конечно, оказались достаточно близко, чтобы их зажарило живьем.
Рядом с ним тоскливо повизгивал Коджак.
Радиоактивные осадки. В какую сторону дует ветер?
Это имело какое-то значение?
Он вспомнил про свою записку Фрэн. Понял, что очень важно добавить несколько строк о том, что произошло. Если радиоактивный ветер дул на восток, могли возникнуть проблемы… но главное, им требовалось сообщить, что Лас-Вегас, опорная база темного человека, перестал существовать. Люди превратились в пар вместе с опасными игрушками, которые лежали вокруг, ожидая, пока кто-нибудь их подберет. Стью понимал, что должен добавить в записку эти строки.
Но не сейчас. Он слишком устал. Подъем вымотал его, а вид рассеивающегося грибовидного облака добил окончательно. Стью не испытывал никакой радости, только отупляющую, давящую слабость. Он лег на мостовую, и последней в его голове мелькнула мысль: «Сколько мегатонн?»
Он не думал, что кто-нибудь узнает или захочет узнать.
Проснулся он после шести. Грибовидное облако исчезло, но западный горизонт злобно светился розовато-красным, напоминая обожженную плоть. Стью дополз до аварийной полосы и лег, лишившись остатков сил. Его вновь начало трясти. Температура тоже никуда не делась. Он коснулся лба запястьем и попытался прикинуть, какой у него жар. Решил, что определенно выше ста [228] .
Коджак вернулся ранним вечером с кроликом в зубах. Положил добычу у ног Стью и завилял хвостом, требуя похвалы.
– Хороший пес, – устало прошептал Стью. – Ты хороший пес.
Хвост Коджака завилял быстрее. Да, я очень хороший пес, казалось, соглашался он. Но при этом не сводил глаз со Стью, словно чего-то от него ожидая. Какая-то часть ритуала оставалась невыполненной. Стью попытался понять, какая именно. Мозг его работал очень медленно. Пока он спал, кто-то, похоже, залил патокой все шестеренки.
– Хороший пес, – повторил он и посмотрел на тушку кролика. Тут вспомнил ритуал, хотя даже не знал, остались ли при нем спички. – Принеси, Коджак.
Слова эти он произнес, чтобы доставить удовольствие собаке. Коджак убежал и скоро вернулся с сухой веткой. Спички нашлись, но на автостраде дул ветер, а руки у Стью сильно тряслись. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось разжечь костер. Растопка занялась только с десятой спички, но потом сильный порыв ветра задул пламя. Стью предпринял вторую попытку, прикрывая слабый огонек телом и руками. У него осталось восемь спичек в книжице с рекламой школы Ласалль. Он поджарил кролика, отдал Коджаку его половину, смог съесть только малую часть своей. Бросил Коджаку все, что осталось. Коджак есть не стал. Посмотрел на мясо, потом на Стью, заскулил.
– Ешь, мальчик. Я не могу.
Коджак доел кролика. Стью смотрел на него и дрожал. Его одеяла, само собой, остались внизу.
Солнце зашло, небо на западе по-прежнему гротескно пламенело. Такого удивительного заката Стью не видел за всю свою жизнь… и закат этот нес смерть. Он вспомнил, как в начале шестидесятых годов комментатор в новостном киножурнале с энтузиазмом рассказывал об удивительных закатах, которые в течение недель радовали глаз после испытаний атомного оружия. И разумеется, после землетрясений.
Коджак поднялся из провала, держа что-то в пасти – одно из одеял Стью. Положил ему на колени.
– Эй! – Стью обнял собаку, прижал к себе. – Ты потрясающий пес, знаешь об этом?
Коджак завилял хвостом, показывая, что знает.
Стью завернулся в одеяло и поближе придвинулся к костру. Коджак лег рядом с ним, и скоро они уснули. Но Стью спал плохо и тревожно, то и дело впадая в бред. Где-то после полуночи он разбудил Коджака своими криками.
– Хэп! – кричал Стью. – Тебе лучше отключить колонки! Он едет! Темный человек едет к тебе! Лучше отключи колонки! Он в старом автомобиле!
Коджак тоскливо заскулил. Человек заболел. Он мог унюхать болезнь, и запах этот смешивался с другим запахом. Черным запахом. Этот запах шел от кроликов, когда он набрасывался на них. Этот же запах источал волк, которого он убил у дома матушки Абагейл в Хемингфорд-Хоуме. Этот запах окутывал города, через которые он проходил по пути к Боулдеру и Глену Бейтману. Запах смерти. Если бы он мог атаковать его и прогнать от Человека, он бы это сделал. Но запах шел из Человека. Человек вдыхал хороший воздух и выдыхал запах грядущей смерти, поэтому не оставалось ничего другого, как ждать и наблюдать, до самого конца. Коджак вновь тихонько заскулил, а потом заснул.
Стью проснулся следующим утром с еще большей температурой. Подчелюстные железы увеличились до размера мячей для гольфа. Глаза напоминали горячие камни.
Я умираю… да, это точно.
Он подозвал Коджака, снял с ошейника кольцо для ключей и достал записку. Тщательно выводя каждую букву, добавил строки о том, что увидел, и вернул листок на место. Лег и заснул. Когда проснулся, уже почти стемнело. На западе вновь горел удивительный, ужасный закат. На обед Коджак принес суслика.
– Это все, что ты сумел добыть?
Коджак вилял хвостом и стыдливо улыбался.
Стью поджарил суслика, разделил и сумел съесть свою половину. Жесткое мясо имело отвратительный привкус, и после еды желудок у него свела судорога.
– Когда я умру, я хочу, чтобы ты вернулся в Боулдер, – сказал он псу. – Ты вернешься и найдешь Фрэн. Найдешь Фрэнни. Хорошо, большой старый безмолвный пес?
Коджак с сомнением вилял хвостом.
Часом позже желудок Стью заурчал, предупреждая об опасности. Он едва успел приподняться на локте, чтобы не запачкать одежду, и съеденный суслик выплеснулся наружу.
– Дерьмо, – печально пробормотал он и задремал.
Проснулся в темный предрассветный час, голова гудела от высокой температуры. Костер потух. Это не имело значения. Он знал, что скоро умрет.