Я почувствовал приступ сонливости, сразу как только разделся.
— Но я утону здесь, — пробормотал я, давя зевки.
— Не бойся. Видишь…
Только тут я заметил, что в воде — чуть ниже поверхности — натянута мелкая сетка.
Опустившись по пояс в теплую воду, я блаженно растянулся на неудобном ложе и сразу затсрыл глаза. Чувство смертельной опасности улетучилось.
— Один момент! — Эхо уселся в полосатый шезлонг, стоящий у края бассейна на сверкающей полосе черного мрамора, снял со спинки трость из слоновой кости и тронул мой живот холодным кончиком.
Я видел все это сквозь закрытые веки и с трудом заставил себя открыть глаза — зачем? — пространство вокруг уже начинало вибрировать светом. Лицо Эхо показалось отвратительно зеленым, а по всей длине трости я увидел гусениц, вяло ползущих к руке генерала: ого, я вижу галлюцинации.
— Когда тебе, Герман, приснится ипподром, ты должен сразу остановить сновидение и оглянуться внутри именно этого сна. Но ни в коем случае не просыпайся — иначе все пропало. Останови сон и поищи вокруг себя глазами пожилого неопрятного субъекта среднего роста, в сером габардиновом плаще с пятнами йода на ткани. Он будет небрит и одна пуговица на плаще — верхняя — будет оторвана. Будь с ним вежлив и спроси льстиво: какая лошадь придет первой? После чего я тебя разбужу. Пока: бай-бай, Герман. И не вздумай умереть!
И действительно, после двух-трех видений, которые пронеслись перед моими глазами полосой ночных молний, мне приснилось, что будто-бы я нахожусь на ипподроме. В толчее людей. На правой трибуне. Под открытым небом. Пасмурно. Только что прошел дождик и беговые дорожки в сырых пятнах влаги. Титаническим усилием воли я удержал это сновидение — и вот так раз! — действительно проснулся внутри сна. Понимая, что все это мне только лишь снится, я подошел к деревянному барьеру у края бегового поля и принялся искать среди зрителей человека, похожего на описание, данное мне генералом. И буквально через минуту нашел его: незнакомец неприятной наружности, небритый, с папироской в прокуренных зубах, в низко надвинутой на лоб засаленной шляпе, низкого роста, и в светлом габардиновом плаще, с пятнами йода на обшлагах рукава, стоял буквально в двух шагах от меня и нервозно изучал какие-то листочки, которые тискал в руках. Я никогда раньше не видел этого человека. Точно такие же листочки я держал в собственных руках, но не понимал, что это такое, потому что в жизни никогда не бывал на ипподромах и не играл в тотализатор. Я сделал шаг в его сторону и спросил — почему-то не своим звонким голоском: «Скажите пожалуйста, какая лошадь придет первой?» На мой голос обернулось несколько человек, а субъект только покосился в мою сторону хмурым глазом и ничего не ответил. Я почувствовал, что готов провалиться сквозь землю от стыда, что щеки мои заливаются пунцовой краской… «Вам бы лучше.уроки учить, молодой человек, — ответил мне вдруг незнакомец, — а не играть с фортуной.»
Только тут я сообразил, что мне, наверное, двенадцать или тринадцать лет и заметил свои ноги в коричневых летних сандалях и белые короткие гольфы. И еще! Во сне я говорил на английском и мой спутник — тоже, хотя мне казалось, что я не знал языка.
Но тут незнакомец неожиданно подмигнул как заговорщик и взяв твердой рукой из моих ладоней листочки — ага! — это список лошадей, бегущих в заездах — молча оттчеркнул ногтем какое-то имя, и вернул взятое.
Я принялся тут же поспешно искать глазами отчеркнутое, но уже почему-то не мог справиться с английским текстом.
Сон заканчивается!
В ужасе я вцепился ладошкой в рукав джентльмена, не зная что сказать. Но тот как-то сразу проник в мои затруднения и быстро наклонившись к моему уху, пунцовому от стыда, шепнул: «В большом заезде победит Эйборн.»
— Эйборн! — с этим возгласом я пробудился от сна. Это Август Эхо ткнул ледяным кончиком ,трости в мой живот.
Он сидел все так же в шезлонге.
Судя по тому, что его поза не изменилась, я спал от силы несколько минут.
— Ты спал три минуты, Герман. Ну рассказывай. Быстро и четко.
Легко сказать, я елегеле ворочал языком и на связный рассказ о том, что только, что видел потратил чуть-ли не целых десять минут. При этом я отчаянно боролся с галлюцинациями: мохнатые гусеницы бражника с трости уже заползли на правую руку генерала — и гадкой гурьбой расползлись по рукаву полувоенного френча вверх к плечу и на грудь. Люминесцентные лампы под кафельным потолком были облеплены мерзскими усатыми насекомыми с кисейными крылышками. Стены бассейна были забрызганы пятнами йода.
— Эйборн! Не нужен нам никакой чертов Эйборн! — гремел надо мной голос Учителя, — Нам нужна Герса. Ты промазал, Герман, промазал. Это был легендарный заезд в Ливерпуле, 1958 года! Самый большой выигрыш за полвека. К финишу пришел никому неизвестный Эйборн. Шансы лошади оценивались как 1 к 66. В тот день он выиграл целое состояние — триста тысяч фунтов стерлингов.
— Кто он? — выдавливаю я из губ с отвращением горячие и липкие слова.
На полу, прямо под шезлонгом Учителя, между деревянных ножек копошились зеленоватые кролики с белыми глазами. Они громко жевали бумагу. Меня подташнивало от чувства гадливости.
— Но ты ему понравился, Герман. Это факт. Он отчеркнул ногтем имя. Эта жадина поделился с тобой выигрышем… Спи дальше. И спрашивай, спрашивай его. И помни, Герман, ты уже не мальчик. Спи!
И я опять провалился в сон, и после двух-трех видений, которые пронеслись перед моими глазами со скоростью ночной молнии, снова оказался на ипподроме. Во сне мои чувства расцвели и обострились необычайно. Бог мой, если бы я мог выбирать между жизнью и сном, я бы выбрал последнее: как глубоко дышит грудь, как пьянит воздух, как свежи краски, как прекрасна толпа людей вокруг меня на трибунах. Я переживал исключительный подъем чувств, и только тогда, когда на беговой дорожке вдруг появилась стайка бегущих рысаков под седоками — стипль-чейс! — я опомнился и принялся лихорадочно искать глазами незнакомца… Вид бегущих лошадей, их округлая масса, чередование бегущих ног, красота быстроты — готовы были разорвать ткань сновидения.
Я с огромным трудом оглядывался внутри сна.
На этот раз я оказался на левой трибуне. И вместо осеннего денька надо мной высился купол яркого летнего неба без единого облачка. Солнце веером светило в затылок. Я впивался в десятки лиц, но человека в шляпе и светлом плаще в йодных пятнах нигде не видел. Кроме того, публика была одета совершенно по летнему. Кто в такую погоду носит плащи! Я уже впал в отчаяние, когда вдруг кто-то дотронулся до меня сзади грубой рукой. Я оглянулся. Это был он! Только без плаща. Незнакомец держал плащ перекинутым через руку, а в пальцах — шляпу… Неприятный взгляд. Небритый подбородок. Папироска в прокуренном рту. Рубашка третьей свежести.
— К чему такой маскарад, мадемуазель, — сказал он скрипучим голосом, — я бы все равно узнал вас.
Мадемуазель? Как это понимать?
Только тут я заметил, что мои стройные ножки обуты в легкие туфельки, с белыми ремешками вокруг щиколотки, и почувствовал на голове тесноту легкой шляпки.