— А что там дальше, по этому Ацтланскому Календарю?

— Я не в курсе. Нам сообщают на год вперед. Иногда на три. Чтоб слишком долгих планов не строили. Что дальше, мы не знаем. Мы знаем только, чем кончится все вообще. Это нам показали.

— Чем?

— Не спрашивай, Рама. Ничего хорошего.

— Скажите, а?

— Я же говорю, не грузись. Как загрузишь, уже не выгрузишь. Никогда.

— Конец света?

— Если б один. Их там несколько разных. Как у твоих телепузиков — ред, грин, а потом еще и блю. И все самим делать. Хорошо хоть, не завтра и не послезавтра… Кстати, насчет телепузиков. Они уже здесь?

— Вчера звонили.

— Что делают?

— Ходят по клубам.

— Хорошо, — сказал Энлиль Маратович. — Пусть расслабятся перед расшифровкой. Кедаев у тебя завтра?

— Завтра, — подтвердил я.

— Какой он у тебя по счету?

— Семнадцатый.

— Должно пройти нормально, — сказал Энлиль Маратович. — Опыт есть.

— Еще бы, — ответил я. — Все расслабляются, а я работаю. То здесь, то там.

— Я тоже каждый день работаю, — сказал Энлиль Маратович. — Кедаев — это важно, ты соберись. Я сам приду на расшифровку.

Я кивнул. А потом спросил:

— Слушайте, а насчет конца света… Это обязательно? Может, куда нибудь… Ну, отвернуть?

Энлиль Маратович грустно усмехнулся.

— А куда ты отвернешь-то, Рама? Ты что, думаешь у нас руль есть? Нам только педали крутить разрешают. И то, между нами говоря, не всегда…

СЕМЬ САТОРИ

Очки Салавата Кедаева давали неприятный зеленоватый отблеск, и я совсем не видел его глаз. Но это расстраивало меня мало.

— Нравится? — спросил Кедаев. — Вы ведь здесь впервые?

— Да, — сказал я.

С первого взгляда казалось, что это место предназначено для людей, готовых сидеть в восточной манере на циновках. Но под разделявшим нас столом было углубление в полу, куда можно было комфортабельно и незаметно свесить ноги. На циновках валялись разноцветные подушки и элегантные конструкции, похожие на спинки стульев — на них можно было опереться спиной.

Перед террасой, где мы сидели, был разбит японский сад камней — о чем извещала аккуратная табличка. Но на мой вкус то, что я видел, больше напоминало фрагмент лунного пейзажа.

Крупный серый песок (или мельчайший гравий пепельного оттенка) был приведен в идеально ровное состояние — на его поверхности виднелись параллельные бороздки, оставленные метлами подметальщиков. В этой пустыне порядка и симметрии было лишь несколько островков грубой естественности — круглые пятна земли, заросшие мхом и травой. Из них торчали неровные замшелые глыбы.

— Ну наконец несут, — сказал Кедаев. — У них так подобрано время, чтобы мы успели немного полюбоваться садом и обменяться мнениями, не отвлекаясь. А теперь еда…

Сначала я услышал тихую музыку. Потом из-за края террасы появились воины в самурайском облачении. За ними шли люди в пестрых кимоно и белых головных повязках — с носилками в виде огромной черной рыбы на длинных ручках. За носилками следовали гейши с флейтами и цитрами — они и производили музыку. Замыкали колонну подметальщики — у них в руках были странные плоские метлы, похожие на грабли с множеством тончайших крючков. Они старательно разравнивали песок, приводя его в такой же вид, как до появления процессии.

В руках самого первого воина был штандарт, похожий на знак римского легиона, каким-то образом попавший в лапы японской военщины. Только вместо орла в металлическом круге сверкала рыба, а вместо букв «SPQR» были буквы «ССАТ».

— Что это за ССАТ? — спросил я.

— Специально такое неблагозвучие, — сказал Кедаев. — Чтоб мы ощутили свое интеллектуальное превосходство и посмеялись. Наверняка входит в счет. Их название — «Семь Сатори». Они очень гордятся тем, что у них самый дорогой суши-ресторан в мире. И берут за это дополнительную плату — особенно с нашего брата олигарха. Чтобы уж точно не ошибиться, что ресторан самый дорогой, ха-ха…

Носилки поставили на гравий напротив нашего столика. Гейши и прислужники сдвинули в сторону черный рыбий бок, совершили ряд замысловатых танцевальных движений, и между мной и Кедаевым начала расти сложная конструкция из лаковых коробочек, тарелок, соусниц и чашек.

Одна из прислуживающих гейш поклонилась и спросила Кедаева:

— Доворен ри поверитерь?

— Видите, — сказал Кедаев, даже не глядя в ее сторону, — и акцент у них японский. Чтоб не думали, что казашек набрали.

Гейша еще раз поклонилась.

— Поверитерь не хочет посрушать фрейту?

— Нет, — наконец отозвался Кедаев. — У повелителя серьезный разговор, так что лучше бы вам всем побыстрее удалиться.

Эти слова сразу прервали церемониальный танец, который совершала вокруг нас японская делегация. Через несколько секунд процессия с носилками поплыла назад — только теперь подметальщики пристроились к ней с другой стороны. И вскоре их метлы уничтожили все следы.

— Вот так и от нас ничего не останется, — вздохнул Кедаев. — All we are is dust in the wind… [15]

— Ну-ну, — сказал я. — Без вредных обобщений.

— Простите великодушно, я все время забываю. Это ведь только вторая наша встреча.

Кедаев снял очки, протер их и водрузил на место. Теперь они отсвечивали зелеными бликами еще сильнее.

— Все формальности, насколько я понимаю, улажены, — сказал он. — Извините, что это заняло столько времени, но быстрее перевести такую сумму в нашем мире невозможно.

— Я не занимаюсь финансовым аспектом, — ответил я сухо. — Я отвечаю за транспортировку.

— Да. Я понимаю. Но об этом мне трудно говорить. Даже со своим будущим провожатым…

— Не волнуйтесь, — сказал я. — Не вы первый, не вы и последний. Все будет хорошо…

— Очень надеюсь. Но я хотел бы понять — как это будет происходить?

Я пожал плечами.

— Мы уже обсуждали. Но я могу напомнить. Это немного похоже на перемотку катушки с пленкой. Только тут очень ответственная перемотка, потому что пленка — это вы. И судьба всей катушки зависит от того, на каком кадре она остановится. Мы перематываем ее в такое положение, где ей ничего не будет угрожать. Оттуда со временем появится росток новой жизни.

— Звучит просто.

— Просто, — согласился я.

— Перематывать меня будете вы?