Котов было два — Джина и, естественно, Тоник.
За спиной тихо прошелестело — Инна пила чай и заставила себя не оглядываться, — хлопнула дверь, одна, за ней другая, и все смолкло.
Инна прислушалась — тишина.
— Осип Савельич!
— А?
— Осип Савельич, ты где?
— Тут. А что?
«Кулак и белобандит» показался на пороге кухни. Вид вопросительный, в руках газета — белоярский «Московский комсомолец».
Инна вздохнула.
Вот интересно, если белоярский, то почему «Московский»?
— Если хочешь, наливай себе чай.
— Налью, — решил Осип и бочком, хотя кухня была просторной и огромной, протиснулся к столу.
— Ушла?
— Ушла.
— Откуда взялась? — задумчиво спросила Инна сама у себя. — Новая какая-то!
— Они в хозяйственном управлении небось каждый день новые.
— Да ладно тебе, Осип Савельич! Я же не маленькая! В хозяйственном управлении штат по тридцать лет не меняется! Они за свои места до смерти боятся, им и платят хорошо, и вообще…
— Ну да, — задумчиво согласился Осип. — Только все равно зря ты всполошилась, Инна Васильевна. Что там, горничная новая!.. Тебе-то что? Она птица не твоего полету.
Осип очень гордился Инниным «полетом» и ревностно следил, кто ей подходит, а кто нет.
— Метет-то как! Разгулялся Енисеюшка под вечер. Завтра небось аэропорт закроют, и все начальство тут застрянет. Переполоху наделают. А, Инна Васильевна?
Инна вдруг стремительно поднялась и поставила кружку на край стола.
Метет, это точно. Ветер снаружи словно когтями скребет по камням, и встопорщенные крахмальные занавески на окне чуть подрагивают — не от сквозняка, а от напора.
— Ты что?
Инна отмахнулась от него.
Она вышла из машины, поднялась на крыльцо, открыла дверь — со второй попытки — и вошла. Кинула в кресло шубу, стащила сапоги и пошла на кухню ставить чайник. Только на кухне она услышала, что в доме кто-то есть — горничная Наташа за раздвижными дверями кабинета, которые Инна никогда не закрывала. Эта самая горничная так перепугала ее потому, что до той секунды, как Инна услышала шевеление и поняла, что это не Осип, она даже не подозревала, что в доме кто-то есть! А должна была бы — горничная наверняка не пришла в платье и шлепанцах! Наверняка у нее есть шуба или пальто, и еще сапоги, платок или шарф, или что так еще!.. Ни пальто, ни шарфа не было на вешалке, когда Инна вошла в дом и кинула в кресло свою шубу.
Там вообще ничего не было, кроме старой-престарой дубленки, в которой она иногда ходила на обрыв, к Енисею. Все остальные свои шубы — по одной на каждый день, как грезилось бедолаге Гарику Брюстеру и его высокоинтеллектуальным коллегам — она держала на втором этаже, в крохотной «гардеробной».
«Гардеробную» по ее просьбе соорудил местный столяр — пришел и отгородил фанерной перегородкой угол. Набил полки, повесил крючки, провел свет. С момента появления «гардеробной» Инна никогда не оставляла одежду внизу, да и Аделаида Петровна — та самая, что сегодня оказалась «выходной», — свое дело знала.
Инна зачем-то побежала в прихожую. Ее шуба стекала с кресла светло-коричневой переливающейся меховой волной, а на ней разлеглась Джина — лапы раскинуты, бочок мерно вздымается, глаза блаженно закрыты, а уши тем не менее топориком, что означает — ситуация под контролем. Я отлично знаю, что мне здесь не место, что ты почему-то не любишь, когда я сплю на твоей шубе, но мне это нравится, так что я буду продолжать спать, а ты как хочешь!..
Тоник сидел на полу, дергал то хвостом, то откушенным в давней драке ухом и, прищурившись, смотрел на Джину — мечтал выжить ее с Инниной шубы и занять вожделенное место.
Никаких следов горничной Наташи или ее верхней одежды.
Инна посмотрела на котов, занятых своей внутренней политикой.
— Осип Савельич!
— А?
— Ты не видел, на вешалке… ничего не было?
— На какой вешалке? Украли чего?!
— Да нет, — сказала Инна с досадой, — ничего не украли! Ты, когда вошел, не обратил внимания на вешалку? Ничего на ней не висело?
— Вот эта самая дубленка твоя висела! — Осип схватил дубленку за вытертый рукав и потряс у Инны перед носом. — Так вот она и висит!
— Господи, я вижу, что висит! Горничная в чем пришла? В одном платье?
Осип остановился, выпустил рукав и медленно произнес:
— Мать честная!..
— Вот именно.
Инна секунду думала, потом побежала в кабинет, где, ясное дело, не оказалось никаких шарфов и шуб, а потом выскочила на крыльцо, прямо в чулках — нет у нее тапок с мордами и самопальным синим войлоком, нет, и все тут! — и прямо на ледяную, присыпанную жестким крупчатым снегом коричневую плитку.
— Куда?! — закричал страшным голосом «кулак и белобандит», но она не слушала.
Ветер с Енисея, разошедшийся не на шутку, крутил по дорожкам снежные вихри, языками лезшие на плитку.
И никаких следов.
Замело? Занесло? Исчезли?
А был ли мальчик?! То есть девочка! Девочка Наташа была или нет?!
В дверь стал лезть Осип с ее сапогами в руках, и совать их ей, и хватать за руку, и тащить в дом, и она в конце концов позволила ему втащить ее.
— Что ты как угорелая скачешь, Инна Васильевна?! Мороз на улице, метель, а она босая скачет! Хоть бы ноги обула, накинула бы что-нибудь!..
— Если она ушла, должны были остаться следы. Или не должны?
— А шут их знает! Ноги небось мокрые, ты вон, гляди, следы оставляешь!..
— Как же она ушла? Без шубы и шапки, без следов на снегу?!
— Вот далась она тебе! Как пришла, так и ушла, какое тебе дело до нее?!
Инна и сама не могла бы объяснить, что уж ее так сильно… встревожило. Ну, была какая-то непонятная горничная, ну делась куда-то, ну и что?
Не об этом ты должна сейчас думать, Инна Васильевна! Ты должна думать, как тебе держаться, чтобы угодить всем, кому надо угодить, и уклониться от тех, от кого надо уклониться. И так, чтобы никому не было обидно, и так, чтобы сохранить образ царицы, который часто выручал тебя, и выразить должную скорбь — но при этом тоже не пересолить, ибо излишняя скорбь может повлечь за собой ненужный интерес, вызвать удивление и лишние вопросы — что, мол, так-то уж убивается? Спроста ли?
Ноги в самом деле были мокрыми, придется переодевать колготки — зря она выскакивала на крыльцо и всматривалась в метель, все равно ничего не увидела бы! А надежды на то, что непонятная горничная стоит без пальто и шапки возле Инниного забора и ждет не дождется, когда та выскочит и пристанет к ней с вопросами, и так не было никакой.