Ничего. Никаких насмешек. Очень серьезное лицо, бледнее, под глазами синяки.
— Ты объявила мне войну, — повторил он, рассматривая ее, — а мне захотелось еще раз с тобой увидеться… просто так.
— Как — так?
— Никак, — буркнул он.
— В постели?
— И в постели тоже.
— Ты думаешь, я сплю с тобой из-за твоего общественного положения?
Чего-чего, а таких глупостей он не думал.
— Инн, — сказал он, морщась, — ты же все прекрасно понимаешь. Война так война, я не возражаю.
Он еще как возражал, но не говорить же ей об этом!
В конце концов, он предложил ей все, что мог предложить, а такие предложения не делают дважды.
— И все-таки, — ненатуральным, холодным, не своим голосом произнесла она, — в следующий раз, прежде чем нагрянуть, позвони мне, пожалуйста, по телефону. Чтобы я была готова.
Он разозлился:
— В следующий раз обязательно позвоню и обязательно по телефону. Чтобы ты была готова.
— Как ты попал в дом?
— Вошел в дверь.
— Ты что, сломал замок?
— Ну конечно. Ломом.
Она тихонько хихикнула — не хотела, но не смогла удержаться.
— Твоя дверь была открыта, — сухо пояснил Ястребов. — Света не было. Я зашел и увидел тебя на лестнице.
Неужели она не заперла дверь?! Как это ее угораздило? Вот так — Осип недоглядел, и она дверь не заперла!
Говорить больше было не о чем, и неловкость, которая никуда не исчезла, а просто пряталась где-то под кроватью, выползла оттуда и стала неудержимо и стремительно распространяться по комнате с ворсистым ковром и огромным комом зеленого казенного покрывала посреди кисельной розы.
Надо вставать. Надо вставать и делать вид, что все нормально — изящно набрасывать халат, эротично подвязываться атласным поясом, принимать душ вдвоем, варить кофе, целоваться в сумерках у плиты.
Ах нет, сначала душ, а потом эротичный халат с поясом.
Ничего такого Инна не умела. И неловкость страшно ей мешала, и еще то, что у нее никогда не было любовника, и то, что у него фамилия Ястребов, и следовательно, они принадлежат к разным «политическим группировкам», и еще то, что она так легкомысленно настроила его против себя в эфире, и то, что Осип сказал — за всеми нынешними темными делами стоит этот, который неизвестно как оказался в ее постели.
Впрочем, известно. Он вошел в дверь, потому что дверь была открыта.
— Я могу сварить кофе, — фальшиво сказала Инна, мечтая, чтобы он отвернулся. — Хочешь?
Конечно, надо было отказаться, но он согласился — герой-любовник, Луис-Альберто, чашка кофе после секса, задумчивый поцелуй и неожиданное известие о том, что она на самом деле его сестра!..
Так как он все смотрел на нее угольно-черными, как самая черная из всех черных дыр, описанных в учебнике астрономии, глазами, она кое-как перегнулась, подтянула к себе атласное казенное покрывало, обмоталась им и сползла с кровати.
По дороге в ванную она налетела на тумбочку — все потому, что он смотрел на нее! — свалила на пол новую книжку Донцовой и его очки. Донцову Инна вернула на место, а очки протянула ему. Он взял — ладонь была широкой и горячей.
Неизвестно почему его очки вызывали у нее странные и сильные эмоции.
— Ты… плохо видишь?
— Да так.
— Как?
— Ну, не то чтобы плохо, но без очков мне… трудно.
— Они тебе идут, — зачем-то сказала Инна.
— Спасибо, — весело поблагодарил он и нацепил их и посмотрел на нее — совершенно голый мужчина в стильных очках.
Она шмыгнула в ванную и заперла за собой дверь, как будто он стал бы ломиться.
Господи, что такое?! Что с ней такое?! На днях ушел муж, застрелился начальник, потом погибла его вдова, потом вместо работы ей предложили роль массовика-затейника, а теперь под покровом ночи к ней то и дело наведывается ее новоиспеченный любовник, которого она ославила в эфире, у которого странная и угрожающая репутация, если только репутация может быть угрожающей, и который, по всем признакам, вскоре займет освободившийся трон. Любовник, который принадлежит к «стану врага». Который, как сообщил сегодня осведомленнейший Осип Савельич, «договорился с кем-то наверху» и организовал смерть губернатора и его супруги, чтобы побыстрее освободить вышеупомянутый трон.
Вот так.
Она никогда и ничего не боялась — такое у нее было правило с тех самых пор, как ей исполнилось восемь, — поэтому она не стала отсиживаться в ванной, решительно вытерлась, решительно натянула свитер, решительно зачесала назад мокрые белые волосы, сделала решительное и незаинтересованное лицо и вышла в спальню.
Ястребова — голого и в очках — не было на широкой купеческой кровати. Все следы «бурной страсти», в виде раскиданных подушек и одежды на полу, были ликвидированы. Тоник сидел в центре кисельной розы и дергал ушами — прислушивался к чему-то.
— Где он? — шепотом спросила Инна у Тоника. Тот повел хвостом — ему не нравилось, когда Инна приводила в дом чужих, а уж таких, которые позволяют себе валяться на их с Инной кровати, — тем более.
Инна спустилась вниз и обнаружила Ястребова на кухне — опершись обеими руками о плиту, он смотрел, как закипает вода в кастрюльке, и оглянулся, когда она вошла. Вид у него был забавный.
Неловкость приволоклась следом за Инной и привольно расположилась между ней и ее любовником.
Фу, какое отвратительное слово.
— А… где твой сын? — Это не она спросила, а все та же неловкость, которая требовала говорить о чем-то «отвлеченном».
— Пока в Москве. Он прилетит на выходные. Или я к ним слетаю.
Интересно, «они» — это кто? Или в Москве имеется еще одна любовница?
— Сколько ему лет?
— Одиннадцать.
Она удивилась — почему-то ей казалось, что у него должен быть взрослый сын, вроде мухинского Мити.
— Он… учится?
— Ну конечно. Я пока не могу забрать его сюда, чтобы не срывать среди года с занятий.
Итак, он уверен, что станет жить тут постоянно. Ничего себе!.. А выборы? Так сказать, волеизъявление масс, главное завоевание демократии? Впрочем, всем таким завоеваниям Инна отлично знала цену.
Он достал кружки — большие, не те наперстки, в которых она подавала кофе вчера, — банку растворимого кофе и сахарницу. Она насмешливо наблюдала за ним.
— Откуда ты знаешь, что где стоит?
— У меня все стоит там же, — буркнул он. — Все дома одинаковые. Тебе с сахаром?
— Да.
Он насыпал в кружки кофейной крошки и сахару, залил кипятком и помешал старательно.